Прощай, невинность!

— Только не по моей вине. — Она пристально глядела на него. — Меня зовут Элен, и я уже с февраля пытаюсь найти к тебе подход, Эдвард. Ты что, вообще не любишь женщин?

Эдвард окинул ее взглядом. Элен, пожалуй, была единственной хорошенькой женщиной в городе. И конечно, в свое время он нашел бы ее просто очаровательной. Эдвард замечал ее интерес к себе, но его это не волновало. Он давно утратил желания — в то рождественское утро, когда проснулся в постели с двумя дешевыми шлюхами; он понятия не имел, как их звали, да и не хотел этого знать, исполненный отвращения к себе…

Элен снова прижалась к нему, но она уже не улыбалась.

— Неужели тебе совсем не нравятся женщины? Неужели тебе не нравлюсь я? — прошептала она.

И даже сейчас, несмотря на восемь месяцев воздержания, несмотря на то что его тело физически все же реагировало на близость горячего женского тела, Эдвард не испытывал настоящего желания лечь с ней в постель.

— Да. Я не люблю женщин.

Она рассмеялась:

— Может, и не любишь, но твое тело думает иначе.

Эдвард хранил на лице каменное выражение. Элен всмотрелась в него, потом отступила на шаг.

— Ты странный. Ты не улыбаешься, не смеешься. Ты даже не разговариваешь ни с кем, разве что этого не удается избежать. Я знаю. Я за тобой наблюдала. Ты работаешь словно одержимый, а потом так же играешь. И пьешь тоже. Ты живешь так, словно всех ненавидишь.

Эдвард повернулся к ней спиной, бросил шляпу на стул и стянул рубашку. И очень тихо, так, что женщина едва расслышала, произнес:

— Никого я не ненавижу. Кроме себя самого.

Эдвард не стал интересоваться реакцией Элен на его слова. Он прошел через комнату к шкафчику с зеркалом, и старые доски скрипнули под его ногами. Элен направилась к двери. Снимая ремень и расстегивая брюки, Эдвард услышал, что она остановилась у выхода.

— И кто же она? — шепотом спросила Элен. — Кто та женщина, что разбила твое сердце?

Эдвард замер, стиснув зубы. Но, взяв себя в руки, резким движением снял брюки. Под ними были тонкие льняные кальсоны, доходящие до середины бедер, скрывали они не слишком много.

— Просто стыд, — сказала Элен, стоя на пороге. — Но ведь ты можешь и передумать, Эдвард.

Он молча наклонился над умывальным тазом, плеснул в лицо тепловатой воды.

— Тебе письмо пришло. Из Нью-Йорка. Оно вон там, на бюро.

И Элен наконец ушла, закрыв за собой дверь.

Эдвард смотрел на уверенную подпись Софи, строчки расплывались перед его глазами. Руки у него дрожали. И не только руки. Его всего била крупная дрожь.

«…Надеюсь, ты не будешь слишком потрясен. В конце июня я ожидаю ребенка. Думаю, тебе следует об этом знать».

Боже! Софи ждет ребенка! И хотя она не сказала этого в своем письме прямо, Эдварду не составило труда подсчитать, что дитя было зачато в начале осени. Этот ребенок — их ребенок, его ребенок…

«Надеюсь, ты не будешь слишком потрясен».

Потрясен? Он не просто «потрясен». Он ошарашен, он взбешен, изумлен до потери речи! Боже праведный! Ведь уже август, август! У Софи уже родился ребенок. Его ребенок. Боже праведный!

Эдвард вскочил. Мельком глянув в зеркало, он увидел свое перекошенное лицо. Он казался совершенно обезумевшим. Но он и чувствовал себя именно так — словно сходит с ума. Почему она не сказала ему раньше? Какого черта она не сообщила ему сразу?

Эдвард ни секунды не сомневался в том, что ему следует делать. У него внезапно появилась цель, его действиями теперь руководило предопределение, судьба.

Его ребенок — в Париже. Его ребенок. Эдвард должен успеть на ближайший поезд из Кимберли. К завтрашнему вечеру он будет в Кейптауне и, если ему хоть чуть-чуть повезет, через месяц или около того доберется до Парижа.

Эдвард изо всех сил старался не думать о Софи и о том, что он будет делать, когда снова увидит ее.

Париж, октябрь 1902 года

Никто не вышел на его стук.

Эдвард стоял перед запертой дверью, и его сердце билось тяжело и быстро, хотя Софи и не было дома.

Ее не было дома. Ни ее, ни ребенка. Эдвард приехал так быстро, как только мог, но выбраться из охваченной огнем, сражающейся Африки оказалось не так-то просто. Несмотря на подписанное в мае перемирие, бурские стрелки напали на поезд, идущий из Кимберли; из-за взрыва поезд сошел с рельсов, что задержало его на двое суток. Несколько пассажиров погибли в перестрелке, и сам Эдвард чудом избежал ранения. А потом, в Кейптауне, невозможно было найти ни одного корабля, не принадлежащего Британскому военно-морскому флоту. Ничуть не колеблясь, Эдвард истратил целое состояние на взятки, и в конце концов раздобыл место на корабле ее величества. Но корабль шел не во Францию, а в Дувр. И в результате Эдварду понадобилось целых шесть недель, чтобы добраться до Парижа.

А теперь вот Софи нет дома. Желая немного успокоиться, Эдвард, прислонившись к стене, достал сигарету и закурил. Он пару раз глубоко затянулся, но его сердце не стало от этого биться спокойнее.