Прощай, оружие! Иметь и не иметь

Так прошло лето. Отдельные дни почти не остались в памяти, помню только, что было жарко и что газеты пестрели нашими победами. На здоровье я не жаловался, ноги заживали быстро, так что на костылях я проходил недолго и скоро уже гулял с палкой. Начались процедуры в Ospedale Maggiore: сгибание и разгибание коленей, механотерапия, прогревание ультрафиолетовыми лучами в зеркальном боксе, массажи и ванны. После дневных процедур я заходил в кафе выпить и почитать газеты. По городу я не разгуливал, а из кафе шел прямиком в госпиталь. Поскорее увидеть Кэтрин. А еще я просто убивал время. Спал допоздна, днем иногда захаживал на скачки, а потом мне делали механотерапию. Случалось заглядывать в англо-американский клуб, где я садился у окна в глубокое кожаное кресло и читал журналы. После того как я бросил костыли, от прогулок вдвоем пришлось отказаться, так как медсестре не полагалось появляться на публике без компаньонки, зато с пациентом, которому явно не требовалась помощь, поэтому днем мы теперь редко бывали вместе. Правда, иногда мы выбирались поужинать, если к нам присоединялась Фергюсон. Мисс Ван Кампен, эксплуатировавшая Кэтрин нещадно, согласилась с тем, что мы закадычные друзья. Она полагала, что Кэтрин происходит из очень хорошей семьи, и в конечном счете это сыграло в ее пользу. Мисс Ван Кампен высоко ценила семейные узы, и у нее самой по этой части был полный порядок. В госпитале кипела жизнь, и она чувствовала себя при деле. Лето выдалось жаркое, и в Милане мне было с кем повидаться, но в конце дня я всегда спешил вернуться в госпиталь. Тем временем фронт продвинулся в сторону горы Карсо, войска взяли гору Кукко на той стороне Плавы и вот-вот должны были захватить плато Баинзицца. На Западном фронте дела обстояли не так хорошо. Похоже, эта война надолго. Америка в нее уже вступила, но, по моим представлениям, понадобится не меньше года, чтобы перебросить достаточное количество войск в Европу и привести их в боевое состояние. Год предстоял плохой, хотя, может, и хороший. Итальянцы терпели слишком большие потери. Надолго их не хватит. Даже если они захватят всю Баинзиццу и хребет Сан-Габриель, еще столько гор останется под австрийским контролем. Я их видел. Все самые высокие горы – они где-то там. Да, на Карсо мы продвигались вперед, но когда спустимся к морю, там пойдут топи и болота. Наполеон разгромил бы австрийцев на равнине. Он бы никогда не ввязался с ними в драку высоко в горах. Он бы позволил им спуститься и отметелил их под Вероной. Ну а на Западном фронте никто никого не метелил. Может, войны отныне вообще не выигрываются. Может, они теперь продолжаются бесконечно. Очередная Столетняя война. Я положил газету обратно на полку и покинул клуб. Осторожно спустился по ступенькам и пошел по виа Манцони. Перед «Гранд-отелем» из экипажа выходили старик Мейерс с женой. Они вернулись со скачек. Грудастая миссис Мейерс была в черном атласном платье. Ее седоусый старый муж маленького росточка страдал плоскостопием и опирался на трость.

– Ну что? Как поживаете? – Она пожала мне руку.

– Привет, – сказал Мейерс.

– Как скачки?

– Прекрасно. Лучше не бывает. Я выиграла три раза.

– А вы? – спросил я у Мейерса.

– Неплохо. Один раз выиграл.

– Я про него ничего не знаю, – сказала миссис Мейерс. – Он меня не посвящает.

– Да все у меня хорошо, – ответил он радушно. – Вы бы тоже выбрались. – Он оставлял впечатление человека, который то ли на тебя не смотрит, то ли принимает за кого-то другого.

– Выберусь, – пообещал я.

– Я собираюсь проведать вас в госпитале, – сказала миссис Мейерс. – У меня есть кое-что для мальчиков. Вы все мои мальчики. Мои ненаглядные.

– Вам будут рады.

– Мои ненаглядные. Вы тоже. Вы один из моих мальчиков.

– Мне пора возвращаться, – сказал я.

– Передайте мои приветы дорогим мальчикам. У меня для них много чего есть. Отличная марсала и пироги.

– Всего хорошего, – сказал я. – Они будут страшно рады вам.

– Всего хорошего, – подхватила миссис Мейерс. – Приходите на галерею. Вы знаете, где мой столик. Мы там каждый вечер.

Я пошел дальше. Захотелось купить в «Кове» чего-нибудь для Кэтрин. В результате купил коробку шоколада и, пока продавщица ее заворачивала, подошел к барной стойке. Там сидели пара британцев и несколько авиаторов. Я выпил мартини в одиночку, расплатился, взял на выходе коробку шоколада и двинулся дальше в сторону госпиталя. Возле небольшого бара неподалеку от «Ла Скалы» я увидел знакомых: вице-консула, двух парней, занимавшихся оперным пением, и Этторе Моретти, итальянца из Сан-Франциско, воевавшего в национальной армии. Я с ними выпил. Один из певцов, Ральф Симмонс, выступал под псевдонимом Энрико Дель Кредо. Я не знал, какой у него голос, но он всякий раз подавал дело так, будто вот-вот у него случится нечто грандиозное. Он был упитанный, а кожа вокруг носа и губ шелушилась, как от сенной лихорадки. Ральф недавно вернулся из Пьяченцы, где был бесподобен в «Тоске».

– Вы, конечно, ни разу меня не слышали? – спросил он меня.

– А когда вы будете петь здесь?

– Осенью в «Ла Скале».