Прощай, предатель!

Новая серия болезненных спазмов обрушивается на мое тело внезапно, и ноги орошает обильная горячая влага. Из моей груди совершенно непроизвольно вырывается надрывный жалобный стон.

— Пузырь лопнул! — шепчет всë тот же сочувственный женский голос, и у меня мелькает смутная догадка, что он принадлежит простой санитарке. — Потерпи, милая, все будет хорошо...

Я ничего не могу ответить — мне слишком плохо, но мысленно цепляюсь за этот ласковый голос, как утопающий за единственную соломинку. Только его звуки и не дают сойти с ума, забиться в нервной истерике. Наверное, если я когда-нибудь и представляла себе идеальную маму, то она говорила бы со мной именно так. Опекающе-заботливо...

— Люся, ты опять лезешь под руку! — грубо перекрывает этот замечательный голос агрессивное брюзжание противного Александра Леонидовича. — Кто здесь ведущий акушер-гинеколог, ты или я? Ну-ка подвинься. Тебе вообще противопоказано уже в экстренных родах участвовать, если забыла. У меня для этого молодая перспективная ассистентка есть. Да, Оленька, прелесть моя..? А ты, Люся, как закончим, смену дорабатывай и счастливого безделья. Приказ о выходе на пенсию я уже подписал! Так... щипцы подай, Оленька, быстро! И капельницу поставь...

Всë дальнейшее превращается в нескончаемую спираль беспросветного мучения.

Гинеколог обращается со мной так грубо и безжалостно, как будто перед ним лежит не рожающая женщина, а кусок сырого мяса, который надо препарировать согласно протоколу. Всë это время, пока я корчусь от боли и ужаса, он снисходительно болтает со своей «молодой перспективной ассистенткой», травит пошлые анекдоты, словно ничего особенного не происходит... и это для меня страшнее всего.

Настоящий профессионал больничного ада.

От слишком частого и поверхностного дыхания кружится голова. И почему-то постоянно крутится мысль о том, как мерзко я себя чувствую из-за того, что роды у меня принимает этот ужасный грубый мужик. Ведь у меня всë должно было быть не так. Совсем не так!

А как...?

Пока не могу четко вспомнить, в голове какая-то каша. Перед глазами всплывает смутный рваный образ медицинского договора и четкие буквы «перинатальная частная клиника».

Да! Я должна была рожать там... у меня были документы...

— Александр Леонидович! — неожиданно слышу озабоченный голос санитарки Люси, и поток идиотских анекдотов прекращается.

— Так, милочка, ну-ка дышим и тужимся так, как тебе говорят! — вдруг вспоминает обо мне акушер-гинеколог. — А то сознание потеряешь.

Я хочу простонать в ответ, что не могу сейчас воспринимать никакие инструкции, но мой малыш неожиданно словно сам начинает помогать. Полностью переключает внимание на себя — и вспыхнувший ярким пламенем материнский инстинкт заставляет забыть обо всем.

Об этом моральном уроде-враче...

О боли и страхе...

И даже о том, что я не могу никак сообразить, как очутилась в этой больнице.

Кошмар обрывается так же внезапно, как и начался. Тело становится легким-легким, как пушинка, а ласковый голос санитарки Люси воркует:

— А вот и ваш мальчик! Ишь, какой тяжеленький!

♂️ Глава 13. Князь. Пропала!

Симпатичная официантка приближается с бутылкой шотландского виски на подносе, демонстративно покачивая стройными бедрами. Но впервые за эти последние проклятые полгода провокационное зрелище ни хрена не возбуждает. Вообще не цепляет...

Странно. Может, какой-нибудь психологический «эффект Павлова» сработал?.. Когда кончаешь в рот податливой смазливой секретарше и вместо кайфа испытываешь шоковое потрясение, щедро приправленное отвратным пониманием своего косяка... наверное, это оставляет какие-то последствия.

Потому что сейчас такое ощущение, что меня как отрезало от интереса к левым бабам после вчерашнего. И куда больше притягивает содержимое бутылки.

Угрюмо гипнотизирую ее тяжелым взглядом исподлобья.

Топить поганое настроение в алкоголе — затея тупая и саморазрушительная. Это понятно любому. Но опьянение вырубает способность четко думать, а это сейчас — именно то, чего я хочу. Утопить собственные проблемы на дне бутылки. Переключиться.

Забыть о том, как смотрела на меня Даша там, в лифте...

Это воспоминание постоянно, чуть ли не ежечасно, всплывает в голове и выбешивает до бессильной ярости. Даже ночью снится, как она смотрела.

С пронзительной болью и ужасом.

...будто смертельно раненая лань на чудовище, которое ее убило.

Блядь, блядь... на хуй!

Не дожидаясь, пока официантка поставит поднос на стол, выхватываю виски и прикладываюсь к открытому горлышку прямо так, без возни с разливанием.

— Так, Князев... — внезапно перед моим носом появляется рука Плохишева и вырывает бутылку из рук. — Можешь орать на меня сколько влезет, но нажраться до белой горячки я тебе не дам. Такой вот у тебя хуевый друг.

Медленно наливаясь злостью, я поднимаюсь из-за стола. Прожигаю его бешеным взглядом.

Обычно, когда я в таком настроении, люди передо мной затихают моментально. Одни инстинктивно вжимают головы в плечи, другие неосознанно пятятся, а кого-то вообще парализует...

Но Плохишев покрепче.