Прощай, принцесса

Огромный деревянный письменный стол Дельфоро был тоже старинным и выглядел весьма внушительно. Он весь был завален бумагами и письменными принадлежностями. На небольшом приставном столике я увидел монитор компьютера. Перед одним из стеллажей стоял еще один стол — узкий и длинный, на нем в образцовом порядке лежали бумаги.

Я ступил на мягкий ковер и направился к центру комнаты, где вокруг маленького круглого столика были расставлены четыре кресла. Я занял одно из них. На столике, рядом с серебряной пепельницей, лежала классическая зажигалка Zippo. Я достал пачку «Дукадос» и закурил. Мне всегда нравились зажигалки Zippo, но я не стал бы носить такую с собой, так как она порядочно весит и оттягивает карман.

Выпуская струйки дыма в потолок, я опять и опять размышлял о Дельфоро. Он ведь никогда не упоминал, что женат. Почему он упорно замалчивал этот факт?

Не подлежит никакому сомнению, что он водил меня за нос. «Я пишу о жизни бедноты, Тони, — говорил он часто, — о тех, кого не удостаивают вниманием в литературе, о тех, чей удел — всегда быть только статистами». Это была одна из его коронных фраз. Но я помню и другие: «Для меня литература — это не просто игра слов, это способ познания человеческой природы и мира. В наше время, когда журналистика беспардонно врет, равно как и история, литература должна противостоять им, чтобы не дать воцариться какой-то одной, общей, точке зрения. Это именно то, чего я пытаюсь добиться».

Но такое стремление к правде… разве могло оно опираться на ложь и притворство? Я не знаю ответа на этот вопрос, но приходится признать, что тот Дельфоро, с которым мы были дружны, мне нравился. Он держался скромно, никогда не выпендривался ни передо мной, ни перед теми людьми, с которыми я его знакомил, — преступниками, мошенниками, карточными шулерами, шлюхами и сутенерами. Хуан быстро становился своим среди них и расплачивался за выпивку, не позволяя себе даже намека на то, что он в чем-то выше их. Я никогда не видел в его поведении той бесцеремонности, которая так типична для журналистов и писателей, что вечно болтались в комиссариате в мои времена, вынюхивая подробности очередного преступления.

Мы с Дельфоро стали близкими друзьями, или почти стали. Ему нравилось разглагольствовать о своей профессии где-то под утро, когда мы стояли у стойки в каком-нибудь баре. А мне нравилось слушать его. Он так рассказывал о писательском труде, как мог бы рассказывать о своей работе каменщик или механик. Он очень просто говорил о деле, которому посвятил всю жизнь, описывая все подводные камни, что встречались на его пути. Это было совсем не похоже на поведение других знакомых мне писателей или журналистов.

«Послушай, Тони, — задумчиво произносил он, — я подчиняю стилистические средства нуждам истории, понимаешь? Я работаю со словами так же, как другие работают с кирпичом и цементом, — выстраиваю из них нечто — и оно, это нечто, должно быть полезно и понятно. Я считаю, что слова должны быть точными и правдивыми, должны отражать мировосприятие, или хотя бы его часть, с новой позиции. Под новой позицией я имею в виду мой сугубо личный взгляд на вещи. Понимаешь, о чем я тебе толкую?»

Я понимал или считал, что понимаю, и мне нравилось, что он затрагивает в разговоре со мной такие темы. Люди вроде меня восхищаются теми, кто умеет красиво говорить, теми, кто знает, как доступно объяснить собеседнику свои соображения.

Раздавив окурок о пепельницу, я поднял глаза. В дверях стояла улыбающаяся Лола, в руках она держала поднос с двумя широкими стаканами. Она переоделась, и теперь на ней были черные обтягивающие брюки и футболка с коротким рукавом в зеленых тонах.

Я поднялся на ноги, и она подошла к столику.

— О чем ты размышлял? — Лола поставила поднос. — У тебя был совершенно безумный вид.

— О твоем муже. Я знаю его больше двадцати лет, но ни разу за все это время он не проронил ни слова ни об этом доме, ни о том, что женат.

— Никогда не говорил обо мне? Правда? Это так похоже на него — он ненавидит все, что связано с браком, и, знаешь ли, в глубине души стыдится того, что зарабатывает хорошие деньги и живет в таком районе. Хочешь, я тебе еще кое-что расскажу? Все пять лет, что мы женаты, мы постоянно расходимся и снова сходимся. Иногда мне кажется, что я живу в каком-то бесконечном аргентинском сериале. Но, должна подчеркнуть, это — мой дом. Я унаследовала его от родителей как единственная дочь. Хуан не хотел здесь селиться, он утверждал, что сразу же превратится в одного из тех авторов, что страдают литературной кататонией[7] и «тратят шесть страниц на описание того, как их герой поднимается по лестнице». Да я его практически заставила сюда переехать, я здесь прожила всю жизнь, напротив парка «Ретиро», в богатом квартале. В некоторых романах он описывает этот дом, но всегда как жилище отрицательных персонажей, коррумпированных богачей… Мой отец был нотариусом, но, к моей радости, он так и не узнал, что стал прототипом многих нотариусов правых взглядов в сочинениях мужа.

— Он всегда утверждал, что разведен, Лола.