Прощай, Рим!

Две-три недели тому назад в Монтеротондо пошел слух об удальце по имени Дзанго. Будто бы он явился из Северной Италии, чтоб установить связь с партизанами, действующими в окрестностях Рима. Нахвалиться не могут им. И богатырь он сказочный, и смельчак отчаянный. Средь бела дня врывается к богатым помещикам или торговцам. Хозяева визжат, как поросята под ножом, а он реквизирует их добро вроде бы для благих целей. Говорили даже, что он взломал сейфы в каком-то крупном банке, забрал уйму денег и ценных бумаг. Понятно, народная молва любит из мухи делать слона. Большинство итальянцев было склонно преувеличивать «подвиги» парня, а находились и такие, что рассказывали о них чуть ли не с восторгом, однако руководителей подполья не на шутку встревожила деятельность этого мародера. Тень падала на всех партизан. Рассудили, что его надо изловить и наказать. Но Дзанго, словно привидение, утром вынырнет там, в полдень появится тут, а ночью пирует и веселится где-то в совершенно неожиданном месте. Наконец павлин наш, почувствовав, что ему того гляди могут выдрать перья, решает заручиться поддержкой русских. В один прекрасный день он посылает к Таращенке своего «адъютанта».

— Команданте Дзанго хочет встретиться и посоветоваться с вами, — говорит тот, отозвав Таращенку в сторону.

Антон некоторое время колеблется: идти или не идти на это? — и назначает место и время встречи.

— Завтра вечером, в восемь. Около трех оливок на винограднике, — говорит Таращенко «адъютанту» и спешно посылает в Монтеротондо связного, чтобы сообщить подпольщикам о предстоящем свидании.

Дзанго является в условное место. Это смуглый большеглазый молодчик лет под тридцать. Сразу видать, парень битый, прожженный. С грехом пополам, но и по-русски изъясняется.

— Привет российскому богатырю! — были его первые слова.

— Медвежатнику Дзанго привет! — отвечает Антон, пожимая цепкую лапу бандита.

— Медвежатник? — переспрашивает тот, не понимая.

— В старой России медвежатниками называли специалистов по несгораемым шкафам.

— О-о, браво! — Дзанго такое приходится по душе. — Мед-ве-жат-ник! Надо будет запомнить. Медвежатник… — Он переходит на серьезный разговор: — Антон, я хочу заключить с тобой союз.

— Союз? Так мы же не бандиты, а партизаны.

— И мы партизаны. Прошу без оскорблений.

— Партизаны не грабят людей.

— Да брось ты! Выслушай человека до конца. Мне рассказали, что твои парни сильные и отчаянные бойцы. Например, вот они, — он посмотрел на Никиту и Корякова, сопровождавших Таращенко. — А ты сам просто Геркулес! И оружия у вас вдоволь. Давай отправимся вместе в Рим. Там теперь неразбериха. Союзников ждут. Боятся, что со дня на день восстание вспыхнет. Машины и пропуска я сам организую. Очистим какой-нибудь банк посолиднее, чтоб нам на весь остальной наш век хватило, и смотаемся на Север, в горы. А как кончится война, махнем в Южную Америку. Там у меня есть верные дружки…

Антон незаметно взглядывает на часы. Итальянцы из Монтеротондо почему-то запаздывают. Чтоб протянуть время, он торгуется, обсуждает детали:

— А как будем делить добычу?

— По-джентльменски. Каждой стороне равную долю.

— Нет, это будет несправедливо. У нас люди и оружие. Стало быть, по меньшей мере шестьдесят процентов полагается.

— Что ж, договорились. Пусть по-твоему будет. Когда встретимся?

— А если полиция зацапает?

— Как это говорится по-русски? Волков бояться, в лес не ходить?

Между тем на взгорье показались три человека, идущие со стороны города. Стреляный воробей Дзанго учуял опасность, проворно юркнул за оливу и потом, то ли узнав в лицо итальянцев из Монтеротондо, то ли по подсказке инстинкта, присущего всем хищникам, метнулся в виноградники. Воспользовавшись нерешительностью Таращенки, который посчитал себя не вправе творить суд, не имея на то указаний, и несколько растерялся, Никита тоже припустился за Дзанго. Антон несколько раз сердито окликнул Сывороткина, но тот даже не оглянулся и через минуту пропал из виду.

— Надо было, не раздумывая, стрелять, — заключил Антон свой рассказ и опять поморщился. — Мне-то сперва показалось, что Никита в погоню кинулся, а он, негодяй, соблазнился и решил вступить в компанию с этим мародером…

— И с того дня больше не являлся? — спросил Колесников, нахмурившись.

— Позарились на драгоценности какой-то вдовы. Итальянцы поймали обоих и пристрелили.

— Сам напросился. За чем пошел, то и нашел, — сказал Коряков, человек требовательный и к себе, и к другим. — И вообще он, как только вы ушли, совсем разболтался. Без спросу в город бегал. Ссылаясь на болячки, отлынивал от дела. А как-то напился вдрызг и дал очередь из пулемета по своим, когда мы возвращались с задания. Ладно еще, никого не задело. Махновец какой-то, а не партизан.

— Правильно! — горячо подхватил Дрожжак. — Было в нем что-то жиганское. Не зря он в Тапе от нас отстал. Лагерь там большой, думал полегче прожить.

— Хоть и свой брат, золотоискатель, но терпеть я не мог, как он на каждом шагу себя в грудь бил и добровольцем величал, — сказал Муртазин.

Леонид о своих чувствах промолчал, но все заметили, что он очень удручен.