Прощай, Рим!

Не успели еще партизаны добраться до рощи, а капанны, где недавно было их убежище, со всех сторон окружили немцы. Раздались автоматные очереди. Затем над виноградниками заклубился дым. Гитлеровцы, не обнаружив здесь партизан, со зла подожгли ни в чем не повинные шалаши.

— Леонид Владимирович! Это не иначе, как давешние итальянцы привели их, — сказал Скоропадов, глядя на черные клубы дыма, поднимавшиеся прямо к вечереющему небу.

— Что это за итальянцы?

Вася рассказал про сегодняшних гостей.

— Кто был в секрете?

— Дрожжак и Остапченко.

— Теперь-то вы поняли свою ошибку?

— А что я должен был делать? — спросил Дрожжак. — Ведь еще не было случая, чтоб итальянцы нас подвели.

«Да, как следовало ему поступить? Завернуть их назад? Или не обнаруживать себя и проследить, что они будут делать?»

— Вина обоюдная, и моя, и ваша. Мне надо было выбрать место для секретов подальше от стана, а вам — без пароля никого не пропускать.

— А если бы они не ушли? Стрелять?

— Да. Стрелять. Война — не детская игра.

Так, с налета на русские отряды, началась длившаяся весь декабрь «охота на людей». Утром и вечером, в полдень и в глухую полночь пьяные немцы врывались в дома, магазины, рестораны, больницы, обыскивали, переворачивали все вверх дном. Задерживали всех зрителей в кинотеатрах и рыскали даже по кладбищам. Любого итальянца, в чьих документах хоть бы одна буква казалась им сомнительной, заталкивали в черный фургон. За день таких набирались сотни. В лучшем случае несчастных ждали принудительные работы в Германии, в худшем…

В тюрьмах на улице Тассо эсэсовцы Капплера пытали узников с изощренной жестокостью, не снившейся даже инквизиторам. А в пансионе «Яккарино», о котором рассказывал как-то Леониду синьор Москателли, двуногие псы Коха загоняли итальянцам иголки под ногти, гасили yа их лбах горящие сигареты, требуя признания и выдачи сообщников. Столы, двери, стены «комфортабельнейшей в мире тюрьмы» были забрызганы кровью жертв.

И все-таки жизнь шла не по замыслам кохов и капплеров. Ответом на ярость карателей были новые партизанские отряды. И снова летел на воздух военный склад, опять пылали цистерны с бензином…

Шикарный ресторан в центре Рима. Оркестр играет попурри из «Севильского цирюльника». Два изрядно захмелевших немца нелепо размахивают руками, как бы дирижируя веселой музыкой. Один из них офицер СС. Он пьян вдрызг, то и дело надсадно орет — подпевает, так сказать. Другой — потрезвее — все унимает его, но, видя, что тот только пуще расходится, подзывает официантку, расплачивается за ужин. Пьяные офицеры выходят на улицу, останавливают такси. Почему-то попадают на самую окраину Вечного города. Тот, что потрезвее, отпускает машину и уводит эсэсовца под мост. Молодая луна отражается в желтых водах Тибра. Кругом тишина, безлюдье. Блестит сталь пистолета, и офицер СС отправляется в бессрочную командировку в «нордическую» Валгаллу. Отец Ерофео продувает ствол и с довольной улыбкой подбивает итог: «Двенадцатый…»

На следующее утро в черной рясе, с четками в руках, потупивши очи долу, отец Ерофео шагает по улице, высматривая, куда и зачем заходят немецкие офицеры, а вечером он опять преображается — выступает эдаким лихим немецким воякой.

Нарядны, как юные синьорины, собравшиеся на бал, виа Номентана и улица Двадцать Первого Апреля. Здесь в самую знойную пору прохлада и тень от высоких раскидистых платанов. Потому-то их облюбовали фашистские «иерархи», толстосумы и послы иностранных держав. На перекрестке этих двух аристократических улиц стоит трехэтажная, непритязательная по архитектуре, но очень приятная для глаза, чистенькая вилла. Если б на ее полукруглом фронтоне не красовались три каменных слона, пожалуй, никто бы и не остановился, чтобы посмотреть на виллу, — Рим битком набит куда более примечательными и славными зданиями. Так же ничьего внимания не привлекала и медная пластинка на парадных дверях с надписью «Консульство Таиланда».

Самого посла давно здесь нет. Он сложил в подвалы особняка картины, вазы и всякую, хоть сколько-нибудь ценную, мебель, отдал ключи синьору Флейшину и смылся в Северную Италию, поближе к Муссолини. Его страна воевала против союзников на стороне Японии.

Окна зашторены. Алексей Николаевич Флейшин, он же неуловимый Россо Руссо, обсуждает с представителями трех русских отрядов подробности предстоящей операции. На столе вино, черный кофе и… план Рима.

Партизаны прощаются с Флейшином. Уже у порога Сережа Логунов останавливает Корякова, прибывшего из отряда Таращенки:

— Орландо у вас не показывался?

— Нет, не видать было.

— Куда же он подевался?

Россо Руссо слышит этот разговор.

— Не судьба тебе, Сережа, снова встретиться с Орландо.

— Почему? — Сердце Сережи как судорогой сжало.

— Он бросил гранату в машину, в которой сидел немецкий генерал. Фашист уцелел, а Орландо схватили и замучили в пансионе «Яккарино»…

Сережа закрыл лицо руками и, прислонившись к дверному косяку, в голос зарыдал:

— Орландо!.. Орлик наш!

13