Прощай, Рим!

— Чего тянут? Зачем так долго держат нас тут?

— Это они нарочно…

— Да нет, не нарочно, пожалуй.

— А я говорю, нарочно!..

Ничего удивительного нет в том, что солдатам, почти два года не видавшим родного дома, родной земли, эта неделя показалась долгой, будто целый месяц. Кроме того, когда в Неаполе погружались на корабль, все рассчитывали на самое скорое возвращение в Россию. И вдобавок — пятидесятиградусная жара…

Леонид взял с собой Таращенку с Логуновым, разыскал начальство и попытался выяснить причину столь продолжительной задержки. Но вразумительного ответа так и не удалось добиться.

Американцы были вежливы, радушно улыбались и в один голос говорили:

— Иван, френд, не спеши. Придет время, ни дня не задержим.

В самом деле, какой им расчет кормить и поить тут такую ораву? Значит, есть основательная причина для задержки. Но какая? Дознаться до этого никто не смог…

— Единственный выход — ждать, — сделал Логунов глубокомысленное заключение.

— А куда денешься?

— Не долетишь. Далеко.

— А птицы-то вот летят, не устают.

— А ведь и впрямь наши птицы на зиму прилетают сюда, в Африку.

— Но строить гнездо и выводить птенцов все равно возвращаются в наши края.

— Неужели и птицы понимают, что такое родина?

— Инстинкт!

— Может, и у нас только инстинкт?

— У кого инстинкт, а у кого любовь!

— Ну и голова у тебя, Сережа!

— А ты, Петя, только и умеешь, что кулаком своим гордиться.

— На свете и кулак необходим, Сереженька…

— Опять сцепились, — проворчал сердито Дрожжак. — Как начинается день, так принимаются спорить. Чем попусту языком молоть, давайте лучше в карты сыграем.

— Тоже дело нашел, — усмехнулся Логунов. — Пошли в город.

— На мечети, что ли, глазеть? Спасибо. Посмотрел, и будет. Я не басурманин, чтоб каждый день таскаться туда, — сказал Сажин, махнув рукой.

— Может, приглядишь себе египтянку помоложе и в Каире останешься…

Ну да, разве пропустит Таращенко случай поддеть человека! А шутки до Ивана Семеновича туго доходят.

— За кого ты меня считаешь? Ни на какую девчонку я не променяю…

А ребята подхватили хором:

— Свою…

— Золотую…

— Аннушку!

Разобиделся Иван Семенович, но тут подошел Леонид и сказал:

— Друзья! Давайте снимемся все вместе на карточку у подножья пирамиды.

Первым оценил и одобрил его идею Сережа Логунов:

— Пирамиды и советские солдаты… Прошлое и будущее человечества!..

В тот же день вечером, когда ртутный столбик пополз на несколько делений вниз, вышел наконец в далекий путь караван «студебеккеров». В сумрачной дымке растаяли сфинксы и пирамиды. Будто во сне приснились…

8

Им все еще не удалось установить, куда катит этот «эшелон смерти». Маленькие оконца у самого потолка были наглухо заперты. Не только духота, пот человеческий, навоз, оставшийся в вагоне еще с тех времен, когда в нем перевозили скот, но и вот эта неопределенность вымотали тело и душу. Да и кормили хуже некуда: один раз в день давали мутную водицу, в которой плавала картофельная шелуха и хвостик мороженой свеклы. Ни прогулки тебе, ни света дневного. А среди них есть и такие, что легли и не подымаются. Кто-то попытался оторвать половицу. Но чем? Пальцами, что ли?

Надоело Таращенко смотреть, как в этом зловонии задыхаются его товарищи, и, когда состав остановился (видимо, прибыли на какую-то станцию), он во всю силу замолотил кулаками по дверям:

— Откройте! Откройте! Откройте!!!

Вскоре дверь подалась чуть в сторону, и в образовавшуюся щель вместе со светом солнца глянуло черное дуло автомата.

— Кто там бунтует?

— Откройте двери! Дышать нечем! — Антон просунулся вперед и жадно глотнул свежего воздуха. — Душно. Понимаешь, черт рыжий? Душно!

— Молшать!

Противно заскрежетали ролики, но Антон успел вставить в оставшуюся щель ногу.

— Эй, солдат! — Он постукал пальцем по запястью. — Который час? Цайт?

— О, цайт, время. Два.

— Данке. Айн момент. А… число? Дата?

— О, датум? Десятое июня.

— Данке. Айн момент. А… куда мы едем?

— Куда? Прямо в рай, — заржал немец, оскалив зубы, и закрыл дверь.

Кто-то упрекнул Антона за его выходку.

— Не надо. Вдруг стрелять начнет…

— Не может он стрелять, здесь людей полно ходит. А вагон хоть малость, да проветрили.

— Люди, говоришь, ходят… А что им бог, что им черт.

Иван Семенович ударился в философию:

— Уж на что хищный зверь волк, однако и он только в двух случаях бросается на другую живность — или когда голоден, или когда на него нападут… А люди…

— А ты что, фашистов за людей считаешь? — сказал Петр, подсаживаясь к нему. — Выверни-ка карманы свои, может, где в складках наскребем на закрутку. Говорят же, у богатея в пустом сусеке подметешь, кадушку муки нагребешь, а ты у нас запасливый хозяин.

Петя сложил ладошки совком, Иван Семенович начал выворачивать карманы, Леонид погрузился в думу.