Прощай, цирк

Море скрылось за толстым покрывалом тумана. Туман был настолько густым, что очертания предметов растворялись уже на расстоянии вытянутой руки. В поисках брата я обшарил все уголки корабля, пробираясь на ощупь сквозь белесую хмарь, — но безуспешно. Я не знал, куда он мог еще пойти. Все вокруг тонуло в плотной пелене. Спустившись на палубу «В», я остановился как вкопанный.

В дымке проступили нечеткие контуры западных дверей, и там же показался силуэт лошади, подвешенной на кране. Все четыре ноги ее были связаны, в пасть вставлены удила, она отчаянно мотала головой, не оказывая никакого иного сопротивления, — она явно была еще жива.

Слухи оказались верны. А ведь я считал, что это просто бредовые сплетни. «Неужели они решатся бросить в море живую лошадь?» — не поверил я. Но то, что разворачивалось перед моими глазами, не являлось ни миражом, ни сном, ни иллюзией. Это была реальность.

В тумане сверкнуло показавшееся на мгновенье лезвие ножа. Вслед за этим возникла фигура мужчины. Он посмотрел в мою сторону. В его глазах промелькнуло что-то страшное. Он поднял нож и обрезал веревку. Раздался тихий всплеск. Жадный туман поглотил даже этот звук. Дрессировщики быстро покинули палубу, словно преступники, бегущие с места преступления.

Я не мог поверить тому, что только что произошло. В момент, когда взметнулось лезвие, лошадь, несомненно, была жива. Даже со связанными ногами она могла трясти головой, даже закусив удила, она могла негромко всхрапывать — она была живой. Я бессильно опустился на палубу, словно сломавшись; я не мог шевельнуть даже пальцем. Мне казалось, что стоит сделать малейшее движение, и я тоже исчезну в тумане.

В сознании вспыхнул образ лошади: она скачет по полю с путаными ногами, с уздечкой на красивой голове, срывает траву и неторопливо жует, — это та самая лошадь, чье тело скрылось в глубинах темного моря. Хотя нет, то была уже не лошадь. Это был просто корм, выброшенный в бездонную тьму. Еще не коснувшись воды, она стала куском мяса, плотью, отданной на съедение морским рыбам. Стаи угрей или рыб-саблей приплывут в момент и через секунды оставят от величественного животного лишь обглоданные кости. Они разорвут ей горло, влезут в ее внутренности и разрежут живот, затем, прогрызая дыры в шкуре, снова углубятся в плоть. Да, конечно, она была лишь куском мяса, а теперь ее скелет станет служить прибежищем для водорослей и рыб.

Молочная пелена начала окутывать и меня. Частицы тумана одна за другой проникали глубоко в мое тело, во все его органы: сердце, печень, — туман потек по моим венам. Каждую клетку моего существа методично пожирала неизбывная печаль, и она была более страшной, чем сама смерть. Я с трудом заставил себя оторваться от пола и принялся медленно подниматься по ступеням. Но, сделав несколько шагов, я снова остановился как вкопанный.

Я увидел брата. Раздирая непроглядную хмарь, он взбирался на перила лестницы, ведущей на палубу «В». Секунду спустя он уже стоял, с трудом удерживая равновесие. Я не мог заставить себя произнести ни звука, я не мог хоть как-то помешать ему.

— Стойте! Не делайте этого!

Я давился словами, но голос отказал мне. Казалось, что туман забил мое горло. Брат выпрямился и раскрыл руки в стороны. На мгновенье, обернувшись, он посмотрел в мою сторону. Но только на мгновенье. После этого он полетел прямо в туман.

Он летел, широко разведя ноги и руки, как раскрывает свои крылья взлетающая птица, а потом исчез. И там, где он стоял еще миг назад, осталась лишь плотная белая завеса.

Двор был страшно замусорен; было видно, что в доме давно никто не живет. Я подозревал, что пустой дом скоро разрушат, а на его месте выстроят что-нибудь другое. Комната, в которой всегда звучал смех брата, стала прибежищем для мышей и насекомых, а поле, где он выращивал овощи и зелень, превратилось в свалку.

Это был уже не дом, а развалины, которые все покинули. Если дом — это сердце, то мое лежало в руинах, и к этим руинам я вернулся совсем один. Клочки полиэтиленовой пленки, зацепившиеся за каркас, который остался от разобранных клеток для уток, развевались на ветру, и тем усиливали впечатление полного запустения. Стоя под лагерстремией, я смотрел на дом, превратившийся в развалины. Я с грустью подумал, что и этот дом, и клетки для уток, и знакомые с детства деревья теперь навсегда исчезнут из моей жизни.

Там и сям сквозь щели пробивалась сорная трава. Я подивился ее яростной жизненной силе, мне даже стало не по себе. Оставшись один, я по-прежнему ел, пил, дышал, хотя все мои родные умерли. Прошло не так много времени с тех пор, как я провел последний похоронный обряд — на этот раз без тела, — но я решил покинуть это место и жить свободно. С одной стороны, я обещал самому себе, что никогда больше не выйду в море, а с другой — я тосковал по нему и не мог больше находиться в этом доме.