Прощай, Византия!

Тут, видимо, помогло и сыграло главную роль то, что был он не только сыном Абаканова, но и внуком Судакова, весьма уважаемого и Хрущевым, и Брежневым, и вообще советской властью. Папашу после его самоубийства в пятьдесят четвертом предали остракизму и забвению, а малолетку-внука вырастил генерал и министр Судаков. Внук по его протекции окончил университет, работал потом в Министерстве внешней торговли, ездил по заграницам, в начале девяностых ушел в бизнес. Дела стал большие проворачивать, состояние наживать. Жалко умер рано, а то, глядишь, стал бы круглым миллиардером.

— После его смерти и так осталось большое наследство и наследники — дети от разных жен. Одна из дочерей, как видишь, зверски убита, — сказала Катя. — Только я вот не понимаю, по какой причине ФСБ так активно вмешивается…

— По той причине, что дело, видимо, вовсе не в семейственности и не в наследстве, — ответил Драгоценный.

— А в чем?

— Я не знаю. Возможно, в чем-то, что представляет конкретный интерес для спецслужб.

— Конкретный интерес для спецслужб? Черт, и они при моей помощи втравили Нинку в такое дело. — Катя покачала головой. — А каким может быть этот интерес, а?

— Самым разным. Таким, что мы и представить себе не можем. — Драгоценный допил свой кофе и опрокинул чашку на блюдце вверх донышком. — Хочешь, зайчик, погадаем на кофейной гуще?

Катя смотрела на коричневые разводы на белом фарфоре. Разговор с Драгоценным не успокоил. На душе опять было тревожно. Особенно от того, что повлиять хоть как-то на ход событий она сейчас, увы, не могла.

Многочисленные рисунки Нина хотела развесить по стенам, но негде было достать кнопок. И она просто расставила их на подоконнике и на полу вдоль стены. Лева этот вернисаж словно и не заметил. Правда, когда принесли ужин и Нина вознамерилась кормить его с ложки, как младенца, недовольно отпихнул ее руку и взял ложку сам. Жест был энергичный и осмысленный. И пока этим приходилось довольствоваться.

— Вот и хорошо. Ты сам все умеешь, — похвалила его Нина. — Чай будешь с молоком?

Ей показалось? Или он кивнул? Она подсела к нему.

— Чай будешь с молоком? — повторила тихо.

Ей показалось: мальчик не реагировал. После ужина он лег. Взгляд его был устремлен мимо Нины на дверь. Он будто стерег ее. Потом глаза его начали слипаться, Лева уснул.

Внизу снова громко разговаривали. Нина вышла из детской. Голоса, голоса… Кажется, в гостиной снова полный сбор. Она подошла к лестнице, облокотилась о перила. Сверху ей была видна вся зала. Зоя, Ирина, жена Константина Жека сидели в креслах перед камином в расслабленных ленивых позах. Возле самой лестницы стоял Федор, — видимо, он собирался подняться наверх, но брат Ираклий, как скала, преградил ему путь:

— А я тебе говорю, тренируй мускулы, хиляк, занимайся спортом, — внушал он с высоты своего роста. — Смотри, вот через годик забреют в армию, так там на тебе, уроде хилом, весь взвод выспится.

— Отстань от меня. — Федор пытался его обойти, но не тут-то было.

— Думаешь, отмажешься? Щас. Отец умер, а Костян не будет за тебя в военкомате пороги обивать. Очень надо. И денег мы не дадим на отмазку. Не жди. Я лично не дам. И Костян не даст.

— У меня свои деньги есть.

— Свои. Скажите, пожалуйста. У него свои. Ничего у тебя нет, запомни. Ты несовершеннолетний. По закону опекуны у тебя до восемнадцати. И опекуны эти — мы. А мы считаем, что армия тебе только на пользу пойдет. Зойка, скажи?

— Оставь его в покое, — бросила Зоя через плечо. — И вообще хватит пить и ко всем цепляться.

— А я пью не один. — Ираклий, точно фокусник, поднял над головой бутылку коньяка «Реми Мартен», она все время была у него в руках. — Девки, надо выпить. Ирка, тащи бокалы.

Ирина встала и пошла. Вернулась через минуту с хрустальными бокалами.

— Ты-то хоть не пей, Жека, — сказала Зоя Евгении.

— Я знаю, что нельзя, но я не могу. Такой день ужасный, такая тоска. И вчера был ужасный. И позавчера. И поза-позавчера. Сколько же можно? Когда этот ужас кончится? — простонала Жека, томно откинувшись на спинку кресла.

— Ехала бы к родителям. — К ее креслу подошел Федор. Его взгляд был устремлен на ее выпуклый живот. — Тебе просто страшно.

— Ты сам вот попробуй, роди. Я погляжу, будет тебе страшно или нет. — Жека взяла у Ираклия бокал с коньяком. — Это мне много. Этот возьми себе, а мне плесни один глоток.

— Два глотка. — Ираклий щедро плеснул. — Да, Федюня, ты вот сам попробуй роди. Слабо? А, да ты только об этом и мечтаешь, по-моему.

— Отвяжись ты от меня. — Федор забрал у него бутылку, налил себе полный бокал и залпом выпил.

«Видела бы это Варвара Петровна», — ужаснулась Нина.

— Если этот бесконечный траур продлится еще, мы все сойдем с ума, — объявила Ирина. Голосок ее звучал жалобно. — Я лично точно сойду. Это не ее, это нас всех заживо похоронили. Ничего нельзя. Мать не разрешает. Костька бросается, как пес бешеный. Кататься на мотоцикле нельзя. Я в кино хотела, в «Ролан» на «Хроники Нарнии», так мать мне такой скандал закатила. Та-акой скандал! А что я такого сделала? Ну, поехала бы в кино, отвлеклась.