Прощай, зеленая Пряжка

Грустное настроение, представляю, что вот умру, начинаю фантазировать: а как умру?.. Навязчивая идея, так это, кажется, называется.

Вы раньше бывали в психиатрических больницах?

Бывала.

Давно?

Несколько лет назад. Точнее боюсь сказать.

А что тогда было причиной?

Не спрашивайте, доктор.

Вы не помните или вам не хочется вспоминать?

Не хочется вспоминать.

Тогда сейчас оставим.

Спасибо.

У вас, кажется, плохие отношения с соседями?

Да.

Они, что же, плохие люди?

Я, доктор, не люблю говорить о других плохо, поэтому я вам только одно скажу: они действительно очень плохие люди, и не спрашивайте более подробно, пожалуйста.

Хорошо. Так что ж, Екатерина Павловна, положу я вас. Успокоитесь здесь, настроение станет лучше.

Я согласна.

Как будто ее согласие имело значение. Но она сказала «я согласна» с таким достоинством, что было ясно, она уверена: стоит ей сказать «я не согласна» — и ее тут же отпустят.

Доктор, простите, как вас зовут?

Виталий Сергеевич, — Виталий едва удержался от студенческой добавки: «а что?».

Виталий Сергеевич, у меня к вам большая просьба: мне нужно обязательно сходить домой!

Виталий не любил такие просьбы: он знал, что придется отказать, а отказывать, когда это действительно бывает важно для больного, всегда неприятно; отказывать же этой женщине было неприятно вдвойне: все ее интонации, жесты говорили о порядочности и благородстве, а когда такие люди просят, им трудно отказывать.

А что у вас за надобность дома?

Виталий спрашивал по инерции, он знал, что

отпускать больную никак нельзя, но не хотелось отказывать сразу, надо было выслушать и найти более или менее вескую причину, по которой он не может ее отпустить. Вернее, повод, потому, что причина та, что невозможно отпустить из приемного покоя больную, у которой в направлении значатся суицидные мысли.

Я когда уходила, забыла закрыть дверь.

Оставили незапертой комнату? Куда же санитары смотрели?

Не совсем: наружную я закрыла… Я должна нам объяснить: я живу в большой старой квартире, моя комната — бывшая гостиная, в нее ведут три двери: одна — в коридор, а другие — в смежные комнаты, где теперь живут соседи. Дверь в коридор я, уходя, заперла, а другие впопыхах забыла. Теперь я очень беспокоюсь, потому что соседи могут войти.

Они, что же, крадут, ваши соседи?

Они способны на все, Виталий Сергеевич.

У вас там ценные вещи?

Есть и ценные, есть дорогие мне реликвии.

Но почему вообще эти двери оказались отпертыми? Вы же ими не пользуетесь?

Они у меня постоянно заколочены, но я собиралась делать ремонт и открыла.

Еще не легче! Значит, вам нужно не просто запереть, а заколачивать?!

Да. Я попрошу моего хорошего знакомого, он сделает.

Знакомый живет в том же доме?

Зачем Виталий расспрашивал? Ведь все равно надо отказывать.

Нет. Но он живет неподалеку.

Они помолчали. Виталий думал, как отказать более деликатно.

Я понимаю, Виталий Сергеевич, что вам трудно меня отпустить. Но вы решайтесь. Потому что мне очень надо. Понимаете, мне очень надо! Вы будете за меня беспокоиться, я знаю, но ведь и если не отпустите, будете беспокоиться: я же буду нервничать, а какое же тогда лечение? Я вижу, в вас сейчас борются долг и человечность. Пусть человечность победит!

Она, конечно, наивно преувеличивала возможные беспокойства Виталия о ходе ее лечения: почти у всех больных свои беспокойства, свои боли, и если со всеми переживать их беспокойства и боли как собственные, не хватит никаких душевных сил.

Екатерина Павловна, может быть, нам удастся найти компромисс между долгом и человечностью: у вашего знакомого есть телефон?

Есть.

Позвоните ему, пусть он пойдет и заколотит что там нужно.

У него нет ключей.

Может, он будет настолько любезен, что зайдет сюда и возьмет ключи?

У меня их тоже нет: я отдала ключи своей знакомой.

Выходит, если бы я вас отпустил, вам надо было бы сначала ехать за ключами, потом к знакомому?

Да. Но все это близко.

Все-таки позвоните знакомому пусть он заедет.

Кажется, все складывалось удачно: и больная успокоится, и отпускать ее не придется! Стараясь не замечать недовольного взгляда Ольги Михайловны: та в принципе считала недопустимым, чтобы больные звонили по своим надобностям из приемного покоя: «Если им всем разрешать, тогда к нам по делу не дозвониться!», — Виталий придвинул Екатерине Павловне телефон, а сам стал пока записывать психический статус в историю.

Его нет дома, Виталий Сергеевич, придется вам все-таки меня отпустить.

Мне не хочется этого делать, Екатерина Павловна.

Я понимаю: вы боитесь за меня. — Она не понимала: боялся Виталий главным образом за себя. — Но вы не боитесь меня огорчить отказом. — «Огорчить» прозвучало наивно и трогательно. — Я во время блокады отпускала людей, когда им очень было надо, хотя если бы они не вернулись, мне грозил трибунал. Раненых из госпиталя отпускала, а тогда артобстрелы, бомбежки — могли не вернуться, если б даже хотели. Но им было очень надо, и я отпускала!

«Блокада!» — это звучало для Виталия свято. Он родился здесь, в Ленинграде, в сорок втором году, и его вывозили по Дороге жизни. Еще труднее стало отказать Екатерине Павловне.

Вы сможете сами все заколотить?