Прощай, зеленая Пряжка

Сдернуть одеяло легко, но невозможно насильно заставить разговаривать.

— Нет-нет, не нужно… Вера, я же хочу вам помочь. Но для этого мне нужно поговорить с вами, узнать, что вы чувствуете.

Снова осторожно потянул одеяло — нет, держит по-прежнему.

Ну что ж, значит, сегодня им не поговорить. А с чего он решил, что она так сразу разговорится?

— Так как нам с ней, Виталий Сергеевич? Завязать или мне тоже получить миску с кашей на голову за надбавку?

— Завязывать не нужно: она не опасна ни себе, ни другим. А чтобы не получить миску с кашей на голову, будьте внимательны.

Вот так приходится сегодня! А расслабишься — начнешь получать выговоры от Маргариты Львовны, а это примерно то же, что миска с кашей на голове.

Виталий перешел через коридор в инсулиновую. Тут больные еще недавно получили свои дозы, так что только начинали потеть.

— Как вы, Корделия Никифоровна? — Виталий подошел к Костиной.

Родители смотрят Шекспира, а дети потом расплачиваются. Костина и бред свой связала со своим странным именем: дескать, она вслед за шекспировской Корделией должна посвятить себя отцу, а она плохая дочь, губит отца тем, что занимается математикой и выводит формулу отцовской смерти — бред чисто шизофренический, но красивый, довольно небанальный. Но бедным родителям никак не доказать, что имя ни при чем, что она заболела бы, если бы называлась Машей или Наташей, они казнятся тем, что выбрали ей в свое время неудачное имя и тем виноваты в ее болезни.

— Хорошо, Виталий Сергеевич. Толстею вот только.

Ну, это неизбежно при инсулине: десятки кубиков глюкозы каждый день в вену, и каши, каши, каши.

— Это ничего, толстые женщины всегда ценятся, — не очень искренне утешил Виталий, потому что сам толстых женщин отнюдь не ценил. — Что-то вы и не вспотели пока.

— А мне сегодня не делали еще. Что еще такое?!

— Мария Андреевна, почему Костиной не сделали инсулин?

— Я у вас хотела уточнить, Виталий Сергеевич, — Мария Андреевна отошла к окну и заговорила, понижая голос: — Вы вчера в назначениях снизили дозу на четыре единицы, но у нее и так только оглушения.

Так! Еще одно следствие вчерашнего конфуза: Мария Андреевна думает, что Виталий со стыда станет покладистей. И действительно, особенно трудно было спорить с Марией Андреевной именно сегодня, но обязательно нужно было настоять на своем: и ради Костиной, и для того, чтобы спасти свой авторитет — если сегодня отступить перед Марией Андреевной, потом уже ее своевольства не остановишь!

— У нее вчера была кома, Мария Андреевна, я сам прекрасно видел. Так что попрошу вас ввести столько, сколько я назначил, и вовремя купировать.

— Интересные нынче комы пошли, — проворчала Мария Андреевна.

Проворчала она как бы про себя, можно было сделать вид, что не расслышал, ведь прямо она не возразила, в другой день Виталий так бы и поступил, но сегодня он заставил себя сказать:

— Мария Андреевна, мы с вами специально побеседуем о клинических признаках комы, чтобы установить единую трактовку.

И на этот раз Мария Андреевна ничего не проворчала. Победил! Но и устал от этого короткого разговора — будто написал штук пять эпикризов.

В инсулиновую заглянула симпатичная Алла:

— Виталий Сергеевич, вас заведующая зовет!

Ну вот, начинаются разбирательства! Виталий пошел в ординаторскую.

Капитолина Харитоновна была в несколько нервном оживлении:

— Ну вот, звонил главный, зовет вас вниз. Я тоже пойду, чтобы не оставлять без защиты. И чтобы пост на наше отделение не навесили.

— Ты только не спорь! Пусть он говорит, а ты кивай! — сказала Люда.

Игорь Борисович был в обычном мрачном настроении.

— Ну, что же вы прячетесь? Натворили, понимаете ли, и прячетесь! Почему я должен вас звать? Должны были сами прийти и доложить!

— Я уже все подготовил, — Виталий взмахнул листами докладной, — только не знал, свободны ли вы.

— Пришли бы и узнали. И подождали бы в случае чего. Ничего страшного, могли бы и подождать. Да-а… Я не удивлен, что это случилось в ваше дежурство, доктор Капустин. Вы часто слишком много на себя берете. Начинаете рассуждать там, где существуют незыблемые психиатрические правила. И вообще вы склонны к иронии, а это всегда вот так кончается. Ну-ка, покажите, что вы там написали.

Игорь Борисович сесть им не предложил, так они и стояли с Капитолиной. Но пока главный читал, Капитолина осмелилась и уселась сама. Ну, а Виталий продолжал стоять, конечно.

— Так-так… Вот вы и пишете так же: оправдываетесь. Вместо того чтобы чистосердечно признать ошибку.

— Я признаю! Но должен же я объяснить, почему… Не могу же я написать: видел, что она намерена совершить суицидную попытку, и поэтому отпустил! — Виталий забыл совет Люды.

— Вот и опять оправдываетесь. Ну хорошо, эл-ка-ка во всем этом разберется. Что вы намерены предпринять сейчас?

— Пойду в больницу «Двадцать пятого Октября», осмотрю больную, назначу наше психиатрическое лечение.

— Так-так. Только постарайтесь снова не ошибиться. И обязательно пост наш установите! Прямо с собой захватите сестру на пост.