Прощайте, мама и папа. Воспоминания

Не только его время — но и его близкого друга Вана Гэлбрайта. Они встретились на выборах в 1948 году в Нью-Хейвене и оставались друзьями шестьдесят лет. Три океана они пересекли вместе (и со мной), поддерживали друг друга в беде. Вану пришлось особенно тяжело, он потерял двух дочерей, причем одна, Джули, была совсем малышкой шести лет. Папа все сделал, чтобы Рейган назначил Вана послом США во Францию. Ван — родившийся в Огайо, красивый блондин, загорелый, со сломанным носом, футболист из Йеля, морской офицер, сотрудник ЦРУ, банкир с Уолл-стрит — был веселым хладнокровным воином и совершенно необычным дипломатом. От него социалистическое правительство Франсуа Миттерана страдало изжогой больше, чем от дюжины улиток. Вы знаете, что Ван сделал вчера? Об этом все говорят. Нет, надо же. Шульц собирается надрать ему задницу, так он взбешен. Пребывание Вана в Париже напоминало «Американца в Париже» в «День Шакала». У него был редкий дар превращать любую неприятную ситуацию в забавную. И, естественно, он был единственным человеком, которого можно было простить, если он будил вас посреди океана в два часа ночи, чтобы стоять вахту. Кристофер, хорошая новость. Тебе все равно пора просыпаться. Я любил его. Все любили его. Прежде мне не приходилось терять друзей. И могу только догадываться, что эта потеря значила для папы.

Он вернулся домой. От его вида я пришел в ужас. Папа едва передвигал ноги. Удушье стало таким, что он вдыхал кислород без прежних предварительных диалогов в духе Сократа, в какую дырку лучше засовывать трубку. За столом он низко склонялся над тарелкой и, как правило, засыпал над ней. Мы поднимали его наверх, а потом едва я намеревался заснуть, как звонил междукомнатный телефон. Ему захотелось молочно-шоколадного коктейля. Естественно, он получал свежесмешанный коктейль, а покончив с ним, требовал пива. После пива — карамель с арахисом. И я постоянно задавался вопросом, не посадят ли меня в тюрьму за то, что я по ночам снабжаю диабетика категорически запрещенными продуктами? Мы были свидетелями того, как Кристофер Бакли сознательно подавал молоко с шоколадом и пиво покойному кумиру консерваторов Уильяму Ф. Бакли…

— Папа, думаешь, тебе надо все это поздно ночью? У тебя ведь диабет, ну и…

— Это вкусно. Дай немного.

(Похлопывая меня по значительно выросшему животу, он считал, что его худоба говорит об умеренности.)

— Ох, нет и нет. Ха. Посмотри на меня, Джабба Хат.[52]

— Кто?

— До смешного тучный персонаж из… Не важно… А теперь больше всего на свете мне хочется молочно-ромового пунша.

Мы признаем подсудимого Кристофера Бакли виновным.

В пятидесятых годах мама с папой устроили в Стэмфорде прием для сотрудников «Нэшнл ревю». Папа взбивал молочно-ромовый пунш. Я помогал ему. Никто не должен был терять время даром. Рецепт был простой: одна кварта молока, одна кварта рома, одна кварта сливок. Ради вкуса папа мог опорожнить туда же целую (большую) бутылку ванили. Воздействие этого молочного эликсира на консервативное движение было в высшей степени стимулирующим. На фотографии папа запечатлен исполняющим на всю мощь «Мессию» Генделя. Ко времени, когда зазвучала финальная триумфальная аллилуйя, все консерваторы уже впали в коматозное состояние. Странно было другое — как они добрались домой живыми? В этом случае история сложилась бы иначе. Интересно, как?

Папа творил странные вещи, например, он принялся вставать в два часа ночи и отправляться в душ, потом одеваться и поднимать беднягу Джулиана, требуя завтрак. Сдержанный и привыкший ко всему за долгое время, Джулиан даже помыслить не мог, не то чтобы сказать его светлости: «Сейчас два часа ночи, мистер Бакли, но если вы все равно хотите свой завтрак, я сейчас принесу его». В этих сценах, несомненно, было нечто комическое, когда папа, съев завтрак и объявив о своем намерении отправиться в кабинет, смотрел в темное окно и наконец-то замечал, что на часах всего три ночи.

Однако все остальное не было забавным. Однажды ночью, когда я спал в своей комнате, меня разбудил необычный звук. Скрестив ноги, папа сидел перед включенным телевизором и DVD-плеером. Сервер его компьютера, громоздкого напольного сооружения, был перевернут, кресло тоже. Запястье распухло, кожа была рассечена. Температура стояла почти полярная. Он поставил рычажок отопления на пятьдесят два градуса. Руками он делал некие пассы над плеером и кнопками на телеящике.

— Папа, что ты делаешь?

— Хочу, чтобы стало теплее.

Я попытался уложить его в постель и накрыть одеялом.