Прощайте, призраки

Безмолвие дома нарушала только моя подруга Сара. Она прибегала ко мне делать уроки, когда ее соседка уходила по делам и оставляла без присмотра старую собаку, которая тотчас принималась выть от тоски. Ее вой, рассказывала Сара, проникал сквозь стены и врезался прямо в мозг, тогда как у нас царила тишина. Подруга устраивалась подле меня, и мы допоздна корпели над домашними заданиями. Меня поражало, что кто-то находит прибежище в этом доме, считает его гостеприимным и даже приветливым, хотя мой отец однажды назвал его худшим местом, где ему доводилось жить, и я разделяла это мнение. «Дурацкая планировка, скопище разношерстной мебели, стены с отслаивающейся по углам голубой краской — что здесь хорошего?» — недоумевала я. В конце длинного коридора стоял корпус для часов с маятником — поместить в него часовой механизм ни у кого вечно не было времени. Спустя год после исчезновения отца мать подошла к пустому корпусу и сказала: «Зря откладывали, давно бы поставили в него часы». Из всех фраз, прозвучавших из маминых уст, эта была ближе всего к тому, как если бы она произнесла вслух имя отца. Я позавидовала ее отваге, потому что у самой язык просто не повернулся бы сказать подобное. В комнате, которая когда-то служила отцу кабинетом, по сей день стояла несуразная конструкция а-ля книжный стеллаж — четыре фанерные доски, уложенные на красные кирпичи. Полки этого стеллажа были забиты словарями и учебниками по иностранным языкам — ивриту, немецкому, французскому… По-моему, отец пытался изучать все языки мира. Кое-как разобравшись с алфавитом и правилами чтения, он в одночасье переключался на информатику, медицину, минералогию — словом, на любые науки, погружение в которые примиряло его с жизнью в одном доме с мамой и со мной. Размышления Сенеки, безумие Эразма, южноамериканская поэзия, эссе о советской политике, иллюстрированная книга о мессинском землетрясении 1908 года… После увольнения отец читал все подряд, лишь бы заглушить невыносимость своего несчастья. Но пришел день, когда это перестало ему помогать.

Отсутствие отца представлялось мне неким наблюдателем, который не спускал глаз с меня и Сары в те часы, когда мы делали уроки в кабинете. Ощущая на себе этот незримый взгляд, мы избегали и пальцем прикасаться к отцовским книгам. Нашу с Сарой дружбу можно назвать уникальной, потому что кроме нее мне ни разу не удалось ни с кем подружиться. Я не рассказывала Саре о кошмарах, преследовавших меня по ночам, мои глаза всегда оставались сухими. Мне казалось, исчезновение отца лежит на моей совести, ведь он не пожелал дальше жить со мной. Вся забота об отце была на мне — следовательно, это я не сумела за ним приглядеть. Мать, убегая по утрам на работу («Мы не можем позволить себе потерять еще и мою зарплату», — повторяла она), говорила мне на прощание одну и ту же фразу: «Я спокойна, ведь рядом с папой будешь ты». Выходит, я была тюремщицей отца и виновницей его побега.

В первый день учебы в старшей школе рядом со мной за парту села Сара. Отец пропал восемью месяцами ранее, в предыдущей школе я ощущала себя едва ли не прокаженной и потому перевелась в другую. Мне чудилось, будто бремя вины, тяготившее мою душу, уродует меня, превращает в калеку. Несколько дней после того, как отец ушел, я не ходила на занятия. Когда вернулась, одноклассники не посочувствовали мне и ни о чем не спросили. Впрочем, никто из них ни разу не бывал у нас дома, да и я ни с кем не откровенничала о своей семье. В новой школе не было прежних соучеников, и все же, возможно, кто-то из ребят читал в газете об исчезновении моего отца, а ведь для подростка нет ничего страшнее, чем войти в новый класс и понять, что о тебе знают что-то такое, что тебе хотелось бы скрыть.

Веснушчатая Сара с длинными светлыми вьющимися волосами запросто подошла ко мне и с улыбкой спросила: «Тут свободно?» Как будто кто-то другой мог занять место рядом со мной. Я была благодарна ей, как через десять лет была благодарна мужу, — уже тогда я умела на волне благодарности прикипать душой к тем, кто заглянул в мою внутреннюю бездну и не отпрянул в испуге. Ночами в самом начале моей дружбы с Сарой мне мерещилось, будто я слышу вой собаки ее соседки, и мне хотелось подражать этой собаке, хотелось, чтобы кто-нибудь подал мне пример, как нужно скорбеть. Если бы отец умер, мать-вдова могла бы научить меня траурным ритуалам. Однако этого не произошло, и с каждым днем моя печаль только увеличивалась.