Прощайте, призраки

Никос, должно быть, уже работал на террасе. Я представила его себе: рубашка прилипла к вспотевшему телу, выпачканные известкой штаны закатаны до колен. Сейчас восемь, вот-вот вдарит жара. Сентябрьское солнце эгоистично и упрямо, совсем как отчаяние. Кто ничего не знает о Сицилии, полагает, что солнечный свет улучшает настроение и дарит безграничную радость, но сицилийцы хоронятся от палящего солнца и страдают от него, как от бессонницы или болезни. Никому в мире не понравилось бы провести всю жизнь на солнцепеке. От переизбытка яркого света можно ослепнуть, превратиться в инвалида. Свет тоже способен стать врагом.

«Надо бы парню надеть шляпу с полями или кепку, чтобы спрятать от солнца шрам, пускай тот и не очень свежий», — подумалось мне. Никос и его отец вот-вот начнут сносить и рушить, а потом будут восстанавливать; мысленным взором я видела, как они ставят ноги на мой кафель, касаются моей собственности — моей, я поймала себя на том, что произношу это слово. «Моя собственность, мои вещи», — повторяла я про себя, зная, что скоро потеряю все или почти все, что могу так называть.

Взгляд упал на стол, в самом нижнем ящике которого под грудой старых дневников и писем хранилась красная железная шкатулка — единственный предмет, заслуживающий спасения. Настанет день, я выдвину ящик, вытащу шкатулку и открою ее.

Сейчас в центре моего внимания находились двое малознакомых мужчин. Если Никос вызывал у меня инстинктивную симпатию, с его отцом дело обстояло иначе. Де Сальво-старший был немного моложе моей матери, и от меня не укрылось то, как он на нее посматривает. Я подтянула к подбородку коротковатую мне простыню и зарылась в нее лицом. Ноги тотчас оголились. Хлопчатобумажная ткань оберегала меня от комаров и зноя, от утомительных обязанностей дочери, наследницы, владелицы, от всех ролей, которые выбрала для меня судьба. Мысли вернулись к красной шкатулке, и на мгновение — всего на мгновение — я вообразила тот миг, когда сниму с нее крышку.

— Не волнуйтесь, ничего страшного, зовите меня, если нужно.

— Мы будем шуметь, а ваша дочь еще спит. Мне неловко перед ней.

— Ну, ей все равно пора просыпаться и вставать.

Мать прошла по коридору и остановилась возле моей комнаты. Постучалась. Я ожидала, что сейчас мама станет будить меня, но она лишь молча подождала у двери и возвратилась в кухню. Я посмотрела на часы-будильник, которые когда-то стояли на папином ночном столике и теперь занимали место между лампой и мотком проводов. Отцовские часы всегда показывали одно и то же время.

Тем утром двадцать три года назад папа открыл глаза в шесть часов шестнадцать минут и резким ударом выключил будильник, оставляя цифры на злополучной отметке шестьсот шестнадцать, шесть один шесть. Перед уходом зашел в ванную, выдавил зубную пасту на свою синюю щетку, кое-как почистил зубы и сплюнул пасту, но плохо смыл ее со стенки раковины. Отец исчез, а клякса пасты держалась на раковине, точно сгусток улиточной слизи.

Когда отец в последний раз закрыл за собой входную дверь, матери дома не было: по своему обыкновению, она отправилась на раннюю прогулку вдоль моря. Прежде чем время застыло на отметке шесть шестнадцать, мама каждое утро гуляла по побережью, после чего забегала домой и отсюда шла на работу в краеведческий музей. Она открывала его парадные двери для посетителей и усаживалась за стол, узкий, как в детском садике, готовая приветствовать туристов, сошедших на наш берег с борта круизных лайнеров. Максимум, чего заслуживала Мессина, это остановка на полдня; французы, англичане и американцы с фотоаппаратами на шеях проносились по улицам города, шурша подошвами сандалий; заскочить в музей отваживались немногие. Вечером мама рассказывала нам, какие семьи посетили музей сегодня, сколько у них детей, из какой части Европы или мира они прибыли. Мой отец, в свою очередь, преподавал латынь и греческий в частной школе, куда состоятельные родители пристраивали своих оболтусов-второгодников, чтобы те гарантированно получили аттестат. Учреждение носило имя уроженца Мессины, архитектора и сценографа Филиппо Юварры. «Частное образовательное учреждение им. Филиппо Юварры» — гласила вывеска над входом. В стенах этой школы мой отец, будучи не в силах помочь себе, помогал другим. Иногда кто-нибудь из более прилежных или менее богатых учеников заявлялся после обеда к нам домой, потому что ему требовались дополнительные занятия к очередной переэкзаменовке. Заранее заплетя волосы в две идеальные косички, я выскакивала к дверям встречать долговязых подростков («жердей», как с недовольной гримасой называла их мама), провожала их к отцу и тотчас возвращалась в свою комнату. Когда ученики уходили, я надевала роликовые коньки и выезжала в коридор. Мне разрешали кататься по нему, отец хотел, чтобы я участвовала в соревнованиях, и гордился моими успехами, чрезмерно превознося их. При каждом удобном случае он водил меня тренироваться и утверждал, что я просто умница и смогу выиграть любой турнир среди роллеров.

А потом дни превратились в один бесконечный день.