Прощайте, призраки

Мать указала на чашку с кофе, который из обжигающе горячего стал едва теплым. Я и не заметила, что она принесла кофе, я и подумать не могла, что она исполнит мою просьбу. Простившись с шестнадцатилетней Идой, я закрыла первый альбом и сразу взяла из стопки следующий.

— Так ты тут весь день просидишь.

— И что?

— Помнится, ты обещала помогать своей матери.

— Мне нужен отдых. Я приехала сюда чуть живая, переутомилась, пока сочиняла истории для летних эфиров.

— Сходи прогуляться. Искупайся в море. — Мама обвела образы из прошлого, запечатленные на снимках, презрительным взглядом. — Это просто фотографии, пойми наконец.

— Помнишь, как перед сном я натирала подушку льдом?

— Что ты делала?

— Ну, в тот год, когда… Ладно, забыла так забыла. А хотя бы вот это помнишь?

Я кивнула на полароидный снимок, на котором мать и отец сидели в своей постели, закутавшись в одеяло охристого оттенка. Воскресенье, растрепанная со сна мама смеется, отводя глаза, отец что-то говорит, с обожанием глядя на нее. Мама в синей ночной рубашке, у отца голый торс. Их ноги под одеялом соприкасаются, пальцы рук переплетаются. Фотографию делаю я.

— Вы любили друг друга?

— Скажи, я хоть раз спрашивала тебя о ваших с мужем отношениях?

Мамин голос стал напряженным и грозным. Медля с ответом, я размышляла о том, что у нас с Пьетро нет общих фотографий — он стеснялся позировать, а я считала совместные снимки глупостью. К чему двум людям, которые проводят вместе часть жизни, козырять перед объективом своим преходящим счастьем, обреченным на замену другим счастьем, которое, впрочем, окажется столь же преходящим?

— Мой муж не уходил из дома навсегда, — наконец выпалила я.

— Да что ты понимаешь, Ида! Только муж и жена могут знать, что представляет собой их брак. А иногда даже им самим мало что в нем понятно.

— Ладно, не буду лезть в ваш брак, но я имею право говорить о своем отце. Если ты не забыла, каждый день, когда ты отправлялась на работу, я была рядом с ним. Я была рядом с ним в то утро, когда он ушел и не вернулся. А ты? Где шлялась ты в это время?

— Ида, выбирай выражения!

— Оставляла отца на меня, а сама убегала. Мне даже не известно, страдала ли ты после его исчезновения.

— Опять ты за свое, не слушаешь ничего и приписываешь другим все, что тебе заблагорассудится. Просила уже, оставь это баловство для своих историй. Ты прекрасно знаешь, где я была в то утро — в музее, как всегда. Твой отец уволился, нас кормила только моя зарплата, если вдруг тебе изменяет память.

— Лучше бы детей воспитывали не родители, а целая община. Лучше бы мы были существами биологическими, а не социальными. При таком раскладе никто не мучился бы ужасным инстинктом собственничества.

— Что за бред? Как ты смеешь так разговаривать с матерью?!

Она вскочила, конус солнечного света, проникающего через окно, упал на ее стройную фигуру и сделал похожей на танцующую балерину. В шестьдесят восемь лет мама оставалась красавицей, причем сейчас она выглядела лучше, чем на снимках в альбоме, который лежал у меня на коленях.

— О таком даже думать грешно, стыдись! И потом, позволь напомнить, ты приехала сюда помочь мне. А что в итоге? Сидишь взаперти и дурака валяешь, все дела опять на мне. Ты спрашиваешь, страдала ли я?

— Мам, я как раз собиралась взглянуть на стену возле бочки, хочу увидеть, на каком этапе сейчас работы.

— Можешь не торопиться, ее уже снесли. И кстати, проблема вовсе не в стене, Ида.

В голосе матери нарастал ветер, надвигалась буря, готовая швыряться в меня песком. Интересно, слышат ли Де Сальво отзвуки этого ненастья? Я снова испугалась маминого гнева, как когда-то во время наших с ней перебранок опасалась, что крики и обидные слова достигнут соседских ушей. Нет, теперь все по-другому — я взрослая, а она старая; нельзя, чтобы она опять относилась ко мне как к ребенку, я больше не собираюсь такое терпеть.

— Проблема в том, что тебе все равно. Ты нисколько не переменилась, тебе по-прежнему нет никакого дела до матери. Ты, моя единственная дочь, самая большая эгоистка из всех, кого я знаю.

Я пришла в замешательство, выпрямила плечи и принялась защищаться.

— Мама, ну что ты говоришь, я приехала ради тебя.

— Вот как? Да ты и пальцем о палец не ударила! Вы только послушайте ее — ах, она приехала ради меня! Подумаешь, одолжение сделала! Ты не удостаиваешь свою мать и взглядом, ты вообще не понимаешь, что такое мать. Желаю тебе тоже стать матерью, родить такого же ребенка, как ты сама, отдать ему все, как я отдала тебе, и не получить ничего в ответ, как не получаю я! Ида, почему у тебя нет детей? Боишься, что зло, которое ты мне причинила, вернется к тебе? Боишься взрослеть? А твой муж? Может, это он не хочет детей?

С грустью я поняла, что в очередной раз ошиблась. Я-то надеялась, что сдерживаемая годами ярость не вскроется нарывом во время моего приезда. Ни годы, ни расстояние не уменьшили связующего нас гнева.