Прощайте, воспоминания: сборник

Пожалуй, не прошло еще и трех лет с того дня, как она внезапно появилась в моей лондонской квартире и поцеловала меня с обычной бесцеремонностью, какую она всегда проявляла к своим друзьям-мужчинам, независимо от того, спала она с ними или нет. А я-то думал, что она сейчас в Таормине вместе с отставным русским генералом — «небесным созданием», как она его называла, — и даже завидовал ей завистью труженика, который прикован зимой к мрачному Лондону и не может, подобно счастливым богачам, нежиться под лучами солнца. На ней было вечернее платье из какой-то золотистой материи, словно золотые доспехи. Оно ей как нельзя более к лицу, подумал я с неприязнью, ибо что сталось бы с ней без денег этого старика? Не дожидаясь приглашения, она уселась в кресло и закинула ногу на ногу, нимало не заботясь о том, сколь далеко видны мне ее чулки, до того длинные, что я вполне мог бы принять их за шелковые рейтузы.

— Вот уж не ожидал увидеть тебя в Лондоне, да еще в ноябре! — сказал я. — Я думал, ты сейчас в Таормине.

Она пропустила мое замечание мимо ушей. Что за дело мне и другим ничтожествам до ее приезда или отъезда? Отправится ли она в рай или в ад — это никого не касается. Мне это в ней нравилось.

— У тебя найдется что-нибудь выпить? Приготовь мне коктейль, — попросила она.

— У меня нет льда, — отозвался я, доставая бутылку из буфета.

— Ладно. Тогда давай неразбавленный джин.

Таково еще одно достоинство Констанс: она никогда не досадовала по пустякам и не напускала на себя по всякому поводу важность, не в пример многим глупым женщинам. Ее тщеславие было скорее мужским. Возможно, поэтому все и считали ее таким хорошим другом. Ей нужно было только вдохновенно льстить.

Выпрямившись в кресле, она потягивала джин. Лицо ее было бледно, но удивляться этому не приходилось. Попробуйте день-деньской проводить в лихорадочной праздности, много пить, ложиться спать только под утро, да и то неизвестно с кем, и вы наверняка побледнеете.

Вдруг она сказала:

— Боб! Я, кажется, пропадаю!

Я-то понял это уже давно, но всегда считал за лучшее помалкивать.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил я теперь.

— Говорю тебе, я пропадаю. Можешь ты понять это?

— Видишь ли, мне это ничего не говорит. В лучшем случае это означает, что какой-нибудь олух тебя бросил, в худшем — что ты потеряла деньги…

Она резко перебила меня:

— Я имею в виду то, что происходит в моей душе. Мне все надоело, надоело, надоело!

— Так бывает со всеми, кому не надо работать. Кстати, ведь всего три месяца назад ты была без ума от Бориса.

Констанс отвернулась и презрительно пожала плечами. Ясно было, что она считает меня глупцом, одним из тех тупиц, которые не в состоянии понять настоящего горя. Она снова отхлебнула джина и еще более помрачнела.

— Ты когда-нибудь пробовал наркотики?

— Нет.

— Ну а я, — произнесла она уже совсем мрачно, — я чувствую, что мне остается или прибегнуть к наркотикам, или покончить с собой.

Это было уже что-то новое. Время от времени некоторые из ее друзей кончали с собой или, гораздо чаще, прибегали к наркотикам, но с Констанс ни то, ни другое как-то не вязалось. Вообразите себе дорогую, бесполезную, безостановочно действующую машину из платины и бриллиантов, которая работает с бешеной скоростью только потому, что какой-то сумасшедший инженер однажды запустил ее, и вы получите представление о Констанс. Но все же мне казалось, что на свете есть две глупости — наркомания и самоубийство, к которым она никогда не пыталась прибегнуть.

— Это примерно одно и то же, — сказал я. — Наркотики убивают чуть помедленнее, только и всего.

— Борис — скотина, — проговорила она. — Он дурак и пропойца.

Я безотчетно чувствовал, что не в Борисе дело. Ей давно уже пора было привыкнуть к тому, что все ее красавцы рано или поздно превращались в скотов, — ее почему-то всегда влекло именно к таким мужчинам.

— До сих пор ты без особого труда преодолевала подобные трудности, Констанс, — сказал я как можно мягче.

Страшно побледнев, она гневно повернулась ко мне.

— Я их ни в грош не ставила! И всех водила за нос — кроме одного.

— Кого же это?

— Ты его не знаешь. Он убит на войне.

Я снова почувствовал, что это ложь. Возможно, я был несправедлив к ней, но я даже представить себе не мог, чтобы Констанс носила по ком-то траур в своем сердце.

— Дорогая моя, всех нас поубивали на войне. А после перемирия мы восстали из мертвых и вознеслись на небеса. Плюнь на все, — произнес я с беззаботным видом.

— Он был вроде тебя, — сказала она вдруг. — И тоже некрасивый.

Эти слова меня поразили — они звучали искренне. Однако я верил, что мы с Констанс слишком хорошие друзья, чтобы она стала меня соблазнять. Зачем ей меня губить? Я был так удивлен, что не мог вымолвить ни слова.