Прощаю – отпускаю

Вскоре Ефим убедился, что росомаха идёт за ним. Сперва он думал, что ему просто мерещится со страху тёмный мохнатый силуэт то справа, то слева. Но после полудня хищница вообще перестала таиться. Ефим увидел, как она выскочила из кустов прямо перед ним, посмотрела внимательным холодным взглядом – и снова юркнула в заросли. «Да чтоб тебя через задницу да посуху!..» – выругался он, понимая, что проклятая тварь теперь не отвяжется нипочём. Днём, может, и побоится напасть, но ведь ночью, хочешь не хочешь, спать надо… Хитрая нечисть, чует, что он подбитый… Собрав всю волю, Ефим попытался идти быстрее, чтобы росомаха не воображала, что он совсем ослаб. Попробовал даже запеть похабную заводскую песню, но от собственного голоса – срывающегося, хриплого – сделалось совсем худо. Пришлось умолкнуть. Голова кружилась с каждым шагом всё сильней. Ефим уже несколько раз ловил себя на том, что слишком часто останавливается и переводит дыхание. Теперь он понимал, что переоценил свои силы и, взбудораженный ночным боем с атаманом, по-глупому не придал значения полученной ране. «Вовремя перетянуть надо было, вот что! – ругал себя Ефим, прислоняясь к очередному дереву и пережидая, пока посветлеет в глазах. – Тогда бы зажило, как на кабыздохе, не впервой… А кровищи-то тьма вышла! А эта паскуда чует, ждёт, пока свалюсь! А вот хрен тебе! Всё едино дойду!»

В сумерках силы оставили его. Солнце свалилось за горы так неожиданно, что Ефим даже не успел осмотреться и прикинуть, где находится. До выворотня, где ночевали они с Берёзой, было, по его расчётам, ещё далеко, хотя огромный «котелок» на берегу чёрного озерца он уже миновал. Росомаха была рядом. Она давно не пряталась, поняв, что усталому путнику тяжело даже замахиваться на неё суком. «Сожрёт ночью, ведьма, – уже без страха, обречённо подумал Ефим, валясь на холодную землю. – Вот сейчас дождётся, пока закемарю, – и сразу же… Ох ты, угодники святые, как бы это не заснуть-то?» Он отчётливо понимал, что через минуту всё равно провалится в сон. Слишком мучительным был день, слишком болело плечо, слишком тяжёлой, словно налитой свинцом, была голова. В полном отчаянии Ефим дёрнул за повязку, опять успевшую присохнуть к ране, – и от резкой боли чуть не потерял сознание. Рассчитал он, впрочем, правильно: сон как сбросило. Но кровь хлынула горячим ручьём, и Ефим понял, что сделал очередную глупость: от запаха свежей крови росомаха совсем осатанеет.

«Ну и что… Зато не сплю! Прикинуться, что ли, что задрых, пусть поближе подойдёт… А там уж будь что будет! Или она, или я!» Мысль была совершенно безумной. Но Ефим ясно понимал: ещё одной бессонной ночи, ещё одного дня с крадущейся зубастой тварью за спиной он не выдержит.

Над лесом взошла луна – круглая, жёлтая, страшная. Блёклый свет залил стволы деревьев, облизал холодными языками дальние камни. Вокруг было тихо – ни шороха, ни движения. Ефим лежал неподвижно, весь подобравшись в напряжённый комок, изо всех сил вслушиваясь в ночную тишину. И всё равно не заметил, когда росомаха кинулась на него. Прямо в лицо беззвучно метнулась мохнатая тень. Блеснули оскаленные зубы – и тут же жёсткие челюсти сомкнулись на его руке, которая непроизвольно вскинулась к лицу. Рукав плотного суконного армяка росомаха прокусила как бумажный, и он тут же наполнился горячей влагой. От боли почернело в глазах. Ефим, яростно зарычав, отшвырнул зверя здоровой рукой. Но хищница была сильна. Она рвала его зубами и когтями, бешено ворча и визжа. В какой-то миг Ефиму показалось, что – всё… Ругаясь самыми страшными словами, которых постыдился бы даже в компании каторжан, он чудом вывернулся из-под смрадного тяжёлого тела. Ударил, стиснул руки на горле дёргающейся твари, чувствуя, что ещё мгновение – и лишится сознания… Но росомаха, в последний раз деранув его когтями, вдруг обвисла. Тяжело дыша, Ефим отбросил неподвижное тело. С трудом поднялся на колени. Подполз, преодолевая дрожь, к мохнатому кому, убедился: сдохла, паскуда… И лишь тогда повалился навзничь в мокрую траву, понимая гаснущим сознанием, что – нельзя… Кровища идёт, хотя бы перевязаться чем-то надо, другого зверья полон лес… И сразу же не то заснул, не то сомлел под холодной, ехидно кривящейся луной.