Прощальное эхо

Наташа Солодкина сидела на общаговской кровати, поджав под себя ноги и выгнув спину, как гимнастка. Спина уже устала, да и шея затекла, но Любка, при малейшей ее попытке пошевелиться, командовала: «Замри!», и продолжала заплетать ее косу, начинающуюся от самой макушки и постепенно вбирающую в себя мелкие пряди от висков и ушей. На робкое предположение Наташи, что получится обычный «колосок», Любка в самом начале «процесса» гневно ответила: «Ни фига себе, «колосок»! За такой «колосок» с тебя бы в велловском салоне долларов сто содрали!» С того момента покорная Солодкина перестала сопротивляться и задавать вопросы. И отвечать на заданные ей тоже. Вообще-то это были не вопросы, а так, фразы, брошенные якобы в пустоту, но непременно требующие ответа или какой-нибудь, желательно негативной, реакции. Ольга, вторая соседка по комнате, бросала их с периодичностью раз в пять минут, они немного различались формулировкой, но общий их смысл сводился к следующему: «Какое-то странное у тебя замужество!» Наташка демонстративно пропускала эти «фразочки» мимо ушей, с легким злорадством замечая, как постепенно начинает злиться и раздражаться сама Ольга. Та, возможно, оттого, что у нее что-то там не складывалось в личной жизни. Зато все остальные девчонки в общаге восприняли известие о ее предстоящей свадьбе с огромным энтузиазмом. Кирикова из пятнадцатой комнаты дала в безвозмездное пользование свое шикарное платье, почти не ношенное. Шелковое, нежно-кремовое, с ажурными кружевами, открывающими колени и, наоборот, прикрывающими кисти, словно манжеты испанской инфанты, оно висело сейчас на спинке стула и дожидалось своего часа. Рядом на полу стояли туфельки из мягкой кожи с маленькими дырочками на носках, сквозь которые, как сказала Любка, пальчики в колготках должны были выглядывать очень сексуально. Впрочем, Наташа плохо представляла себе, как достанет из пакета эти «сексуальные» туфли, как начнет переобуваться… Очень может быть, что придется заходить в зал регистрации и в ботиночках. А все-таки непонятно, зачем это платье, зачем косичка «за сто долларов»? Вполне можно было пойти в обычной юбке и джемпере.

— Так ты что, даже три цветочка в косу не вплетешь? — спросила Ольга.

— Я вообще пойду в трусах и лифчике траурного черного цвета. Довольна? — огрызнулась Наташка и закрыла глаза. Она была почти уверена, что сейчас в который раз услышит: «Странное у тебя замужество, странное»…

В тот день она сидела на посту и откровенно клевала носом. Особо тяжелых больных не было, а спать хотелось ужасно. Наташка уже подумывала о том, чтобы перебраться на кушетку в сестринскую и оставить на всякий случай открытой дверь, когда за спиной раздались чьи-то мягкие неторопливые шаги. Она сразу поняла, что это кто-то из персонала. Пациенты, даже уже выздоравливающие, ходили совсем по-другому, тяжело и медленно. Что интересно: стоило человеку переодеться из больничной пижамы в домашнюю одежду, как и двигаться он тут же начинал по-человечески, будто это и не он вовсе пять минут назад еле волочил ноги, шаркая по полу кожаными тапочками. В общем, сейчас по коридору шел явно не пациент. Наташка сильно опасалась, что это Олег, санитар из токсикологии, опять пришел вести с ней длинные, интересные исключительно с его точки зрения разговоры. Олег был юный, худой и глупый. Отпугивать и обижать по-хамски было жалко, а общаться — не хватало уже никаких сил. Она развернулась с откровенно скучным выражением лица, решив сегодня конкретно намекнуть, что перспектива продолжить этот дурацкий флирт ее совершенно не прельщает. Развернулась и замерла. Это был Андрей, Андрей Станиславович. И он, совершенно определенно, направлялся к ней, смущенно улыбаясь.

После того позорного объяснения под больничными окнами они почти не общались. Наташка, завидев его в другом конце коридора, предпочитала нырнуть в первую попавшуюся палату, пережидая, пока он пройдет мимо. Больше всего она боялась, что Андрей кинется в одну из двух крайностей: будет теперь разговаривать с ней либо подчеркнуто холодно и вежливо, либо нарочито дружески. Но, к счастью, в редкие минуты их вынужденного общения он продолжал вести себя по-прежнему, сдержано, без особых эмоций, так, будто ничего между ними не произошло. А потом что-то в нем сломалось. Наташка поняла это еще задолго до того, как по отделению пополз слух, что свадьбы не будет и Потемкин со своей красавицей разбежались.

Однажды во время обхода он осматривал мальчика Алешу, напоровшегося на прут и теперь уже выздоравливающего. В какой-то момент Андрей тогда вздрогнул, будто ему за шиворот неожиданно стекла струйка холодной воды, и посмотрел на мальчишку так, словно увидел его в первый раз. Потом быстро вышел в коридор. Наташа слышала, как он говорил Вадиму:

— Не могу. Просто не могу его лечить. Пусть возьмет кто-нибудь другой… Да, я понимаю, что это был только повод, пацан тут ни при чем. Но не могу — и все…

Голос Андрея, обычно ясный и чистый, сейчас звучал приглушенно, словно сквозь стелющийся у земли туман.