Прощальное эхо

— С ее-то внешностью! — принимая правила игры, повторил он.

— А? — рассеяно отозвался Вадим, прижав ложечкой пакетик ко дну стакана.

— Я говорю: с ее-то внешностью!

— Что-что?

— С ее-то внешностью! — рявкнул Потемкин, наклонившись к его лицу. Гриценко резко отодвинулся, делая вид, что прочищает ухо, а свободной рукой показал ему кулак. Потом выпрямился, поправил воротник халата и деловито поинтересовался:

— Так что ты говоришь?

Оба расхохотались, а потом Вадим задумчиво добавил:

— Да-а… Если бы у меня была такая жена, я бы тоже, наверное, кричал об этом на каждом углу.

Жену Гриценко Андрей никогда не видел. Просто знал, что она у него есть, как и двухкомнатная квартира на «Полежаевской», как двое детей, как старенькая красная «шестерка». А еще у Вадима была длинноногая Олеся с круглыми зелеными глазами. Эти глаза, вечно, кажется, прозрачные и печальные, Андрею почему-то сейчас и вспомнились. Нет, на работе Олеся, случалось, смеялась или, по крайней мере, улыбалась, демонстрируя ровные белые зубки и безмятежное настроение. Но как-то совершенно случайно он заметил, как она смотрит в спину уходящему Гриценко. Она стояла посреди гулкого больничного коридора, засунув руки в карманы халата, и из глаз ее словно постепенно вытекала жизнь. Впрочем, когда Вадим обернулся, то ли почувствовав ее взгляд, то ли еще почему, Олеся мгновенно заулыбалась, сделала ему «ручкой» и, цокая каблучками, заспешила в сестринскую. Андрей тогда деликатно «нырнул» в ближайшую палату, подумав только: «Несчастная девчонка!» А сейчас вдруг впервые задался неожиданным вопросом: «Интересно, а как смотрит на меня Оксана, когда я поворачиваюсь к ней спиной?»

Чай оказался горьким и пах соломой. Сделав пару глотков, Вадим потянулся за коробочкой, взял ее двумя пальцами, как дохлую мышь, и с отвращением прочитал:

— «Чай «Напиток жизни». Изготовлен на основе натуральных экстрактов элеутерококка, женьшеня, мяты, китайского лимонника…» Ну, все ясно! А также из маральих пантов, мумие, сотового меда, бальзама Биттнера и вьетнамской мази «Золотая звезда»! Намешают, поди, сена из ближайшего коровника, а понапишут-то, понапишут!

Андрей машинально кивнул. Ему захотелось увидеть Оксану. Хотелось слышать, как близко и гулко бьется ее сердце. Ему вообще нравилось сильно и нежно прижимать ее к себе, чувствуя ее мягко распластывающуюся грудь, с упрямыми сосками, остающимися твердыми горошинами между их разгоряченными телами. Он перевел глаза на часы. До конца дежурства оставалось чуть больше получаса. Значит, скоро придет Оксанка, с обезоруживающей бесцеремонностью плюхнется в единственное кресло, вытянет свои длинные ноги, скорее всего в белых кроссовках, и скажет весело и ласково:

— Ну что, Потемкин, я по тебе соскучилась. Поедем, что ли?

Всего через полчаса…

— Слушай, я отлучусь на пять минут? — снимая белый халат, Андрей обернулся к Гриценко. — Цветов Ксюше куплю. А то здесь кругом этот стерильный белый цвет, ощущения праздника нет…

— Поэт! — с деланным презрением отозвался Вадим. — Зачем спрашиваешь, если одной ногой ты уже в коридоре? Можно подумать, что если я скажу «нет», ты горько заплачешь и останешься!

— Нет, конечно, но все-таки…

— Все-таки! — Вадим укоризненно покачал головой. — А тебе кто-нибудь говорил, Потемкин, что когда ты смущаешься, то становишься похож на красну девицу? Очи долу опускаешь!.. Да и вообще, кому ты сегодня здесь нужен? Дежурство заканчивается, Севостьянов уже пришлепал, так что можешь сваливать!

Славка Севостьянов, недавний выпускник мединститута, обычно приходил за час до официального начала своей смены и отправлялся в коридор пить кофе. Зачем ему нужна была ежедневная кофейная церемония, никто толком понять не мог. Благо бы человек подпитывал себя кофеинчиком, чтобы взбодриться, или просто млел от чудесного сочетания какого-нибудь «Якобса» с хорошей сигаретой. Так нет же! Севостьянов пил нечто такое, что и кофе-то называть было кощунственно. В огромную «бадейку», расписанную светло-зелеными цветочками, он клал всего одну ложечку коричневого порошка и целых пять чайных ложек сахара! Все это заливалось кипятком, превращалось в омерзительный и густой сахарный сироп, а потом выпивалось с задумчивым видом и взглядом, устремленным в форточку. Вот и сегодня Славка стоял у подоконника и не спеша потягивал нечто, сладко пахнущее дореформенным тортом «Прага». Андрей вдруг подумал, что он похож на игрушечную заводную ворону, ритмично опускающую свой длинный клюв в чашку с угощением.

— Вы уже все, Андрей Станиславович? — спросил Севостьянов, обернувшись на звук его шагов.

— Нет. Сейчас выскочу на улицу на пять минут и вернусь.