Прощальное эхо

Оксана, как и обещала, приехала ровно в восемь. Клертон, уже минут пятнадцать нервно прогуливающийся по ярко освещенному прохладному холлу гостиницы, заметил ее в последний момент, когда она уже подходила к стеклянным дверям. Погруженный в собственные мысли и в панике беззвучно повторяющий холодными губами: «Что-нибудь обязательно не сложится, что-нибудь не получится, она не приедет», он так и продолжал бы мотаться, как челнок в швейной машинке — от цветного фонтанчика в одном углу до искусственного дерева — в другом. Но в какой-то момент до его слуха донеслось, как молодой человек, судя по произношению американец, сидящий на кожаном диванчике, сказал достаточно громко своему приятелю: «Ты посмотри, какая!» В этой фразе не было ни капли свойственной юности показной развязности, в ней слышались только удивление и восхищение. Том обернулся. Оксана уже входила в вестибюль, и взгляды мужчин притягивались к ней, как железные опилки к магниту. На ней была простая светлая куртка, нежно-голубая юбка и туфли на низком каблуке. Может быть, из-за этих туфелек она, в общем-то довольно высокая, казалась сейчас гораздо ниже. Ее пальцы беспрестанно дергали широкий ремешок светлой сумки с двумя блестящими пряжками. Оксана нервничала и от этого делалась похожей на пугливую юную девочку, изо всех сил пытающуюся казаться явно взрослой. Том вышел из-за празднично-зеленого искусственного дерева, успев с ненавистью подумать, что, наверное, выглядит нелепо в парадном сером костюме, и устремился к ней навстречу. Она заметила его не сразу, а когда заметила… Господи, он не мог в это поверить и, однако, убил бы любого, кто посмел в этом усомниться! Оксана улыбнулась несмело и одновременно радостно, так, как может улыбаться только человек, долго-долго кого-то ждавший. Он уже не первый раз видел ее улыбку, но теперь в ней читалось что-то другое, совсем другое… Том шел к ней навстречу и думал, что был полным кретином, когда, играя непонятно для кого эстета и знатока, утверждал, что длинноногие блондинки с синими глазами — это банально и пошло, что в женщине должно быть что-то другое… Она улыбалась ему одному, не обращая внимания на тянущиеся к ней «опилки» мужских взглядов, ее «банальные» синие глаза светились ожиданием, на ее «пошлых» светлых волосах поблескивали холодные капельки сентябрьского дождя, и в ней был весь мир, вся любовь, вся жизнь…

— Здравствуй! — сказала она негромко и уже знакомым, но теперь как бы мимолетным жестом коснулась его виска.

— Здравствуй, — ответил Том. — Ты пришла…

Оксана кивнула, подтверждая, что она действительно пришла, что это не сон, не галлюцинация. Но он уже сам видел, чувствовал, что это — реальность. Он видел следы помады в уголках ее губ, видел за этими полуоткрытыми губами ровную полоску белых зубов, видел ресницы, сейчас почему-то не пушистые, как прежде, а тяжелые и блестящие, впитавшие в себя осеннюю влагу.

— Пойдем ко мне? — спросил он нерешительно. Она снова молча кивнула. И Том вдруг понял, что нельзя, немыслимо ничего больше спрашивать, и говорить больше ни о чем не нужно. Каждое слово дается почему-то сейчас ей с такой же болью, как сказочной Русалочке первый шаг по твердой земле.

— Пойдем ко мне, — повторил он уже утвердительно и уверенно взял Оксану за руку.

В номере по-прежнему царила парадно-скучная атмосфера мебельного салона. Даже цветы казались искусственными и пахли слишком уж навязчиво. Да явно и было их слишком много. Том досадливо поморщился: надо было сказать горничной, чтобы из всех принесенных букетов она оставила половину, а остальные, ну, хоть себе забрала, что ли! Теперь тяжелые сочные розы с белоснежными, пастельными и бордовыми бутонами с царственной гордостью выглядывали из огромной фарфоровой вазы, похожей на супницу. Цветы стояли и возле зеркала, и на прозрачном столике у окна, их густой приторный запах тянулся из спальни.

— Прости меня, я, наверное, перестарался? — Он виновато улыбнулся и кивнул головой в сторону вазы-супницы.

— Это ничего. Я люблю цветы в любом количестве. Наверное, у меня плебейский вкус, — отозвалась Оксана, правой рукой расстегивая пуговицы на своей курточке, прозрачные, с золотой серединкой и блестящим ободком по корпусу. Том обратил внимание на то, что кронштейны на шнурке, стягивающем талию, изготовители, неуклюже пародирующие «Бергхауз», почему-то решили сделать из пошлой белой пластмассы. Но нет, Тому нравилось в Оксане абсолютно все: и даже эти нелепые кронштейны, и ее перламутровые ногти, и нервные, торопливые движения пальцев, и стройные икры, теперь, в этих туфельках на низком каблуке, кажущиеся чуть более округлыми. Он опомнился только тогда, когда она, уже сняв ветровку, начала осматриваться вокруг в поисках крючка или вешалки. Пробормотав извинения, Том взял из ее рук куртку и еле удержался от того, чтобы не зарыться лицом в прохладную плащовку: курточка пахла ее телом…