Прощальный вздох мавра

После этого инцидента Васко захромал, как в свое время Авраам, но во всех иных отношениях их пути продолжали расходиться – так, во всяком случае, должно было представляться стороннему взгляду. Провал слоновьей затеи никоим образом не остудил пыла его старческих безумств, и вскоре, благодаря уплате существенных пожертвований в фонд муниципальных школ, он получил разрешение возвести в честь Изабеллы громадный и уродливый фонтан с кубистскими слонами, струящими воду из хоботов и балансирующими в неком подобии балетного па на левой задней ноге. Фонтан был выстроен в центре площади недалеко от резиденции Васко, так называемой «малой Альгамбры», и площадь, к ярости местных старожилов, была переименована в «Площадь слонов». Собираясь в близлежащем баре, названном в честь дочери покойного диктатора «Ла Карменсита», старики, исходя ностальгическим гневом, вспоминали, что изуродованная площадь называлась раньше «Плаза де Кармен Поло» в честь супруги каудильо – в честь ее имени и во имя ее чести, оскверненной ныне этим толстокожим вторжением; во всяком случае, так единодушно утверждали негодующие патриархи. В старые дни, напоминали они друг другу, Бененхели был любимым андалусским городком генералиссимуса, но прежние дни стерты ныне беспамятным демократическим настоящим, для которого все, что было вчера, – только мусор, от которого нужно поскорей избавиться. И, как хотите, совершенно невыносимо, что этот чудовищный слоновий фонтан презентовал им иностранец, индиец, которому в любом случае если уж так необходимо было пакостить, то следовало делать это не в Испании, а в Португалии в силу традиционной лузитанофилии лиц гоанского происхождения. Что прикажете делать с этими художниками, позорящими доброе имя Бененхели, привозящими сюда своих женщин, насаждающими здесь распущенность и чужеродные верования, – ибо хотя этот Миранда и называет себя католиком, известно ведь, что все уроженцы Востока в душе язычники?

Старая гвардия винила Васко Миранду во всех произошедших в Бененхели переменах, и если бы вы попросили этих местных жителей указать момент, когда все начало рушиться, они назвали бы идиотский день слоновьего действа, ибо этот некрасивый, но широко освещавшийся бурлескный эпизод привлек к Бененхели внимание человеческих отбросов всего света, и за несколько лет это в прошлом тихое селение, бывшее излюбленным южным местом отдыха свергнутого Вождя, превратилось в гнездо странствующих бездельников, не помнящих родства паразитов и всевозможного отребья. Сержант Сальвадор Медина, начальник гражданской гвардии Бененхели и ярый противник притока новых жителей, высказывал свое мнение о них любому, кто хотел его услышать, и многим из тех, кто не хотел.

– Средиземное море, которое древние называли Mare Nostrum, гибнет от грязи, – возглашал он. – Теперь скоро и земля – Terra Nostra – будет вся загажена.

Васко Миранда, желая задобрить начальника гвардии, дважды посылал ему в качестве рождественских подарков деньги и напитки, но Медина был непоколебим. Он лично приносил купюры и выпивку обратно к дверям Васко и однажды заявил ему:

– Мужчины и женщины, которые покидают родину, – это не люди в полном смысле слова. То ли чего-то не хватает в их душах, то ли что-то лишнее туда проникло, дьявольское семя какое-то.

После этого оскорбления Васко Миранда укрылся за высокими стенами своей затейливой крепости и зажил жизнью затворника. Его никогда больше не видели на улицах Бененхели. Те, кого он нанимал в услужение (в то время многие молодые мужчины и женщины мигрировали в южную Испанию, тоже затронутую безработицей, из экономически неблагополучных областей Ламанчи и Эстремадуры, желая получить работу в ресторанах, в отелях или в домах в качестве прислуги; поэтому труд такого рода был в Бененхели столь же легкодоступен, как в Бомбее), говорили о некоторых устрашающих странностях его поведения: периоды гробового молчания и отрешенности сменялись у него припадками болтовни на невразумительные, иной раз даже совсем бредовые, темы и ошеломляющими откровениями о самых интимных подробностях своей весьма пестрой жизни. У него бывали грандиозные запои и приступы черной меланхолии, когда он горько сетовал на жесточайшие обстоятельства жизни, особенно упирая на свою любовь к некой Ауроре Зогойби и на свой страх перед «потерянной иголкой», которая якобы неостановимо продвигается к его сердцу. Однако он щедро и аккуратно платил, поэтому слуги от него не уходили.

В конечном счете жизнь Васко, может быть, не так уж сильно отличалась от жизни Авраама. После смерти Ауроры Зогойби оба они стали затворниками: Авраам – в своей высокой башне, Васко – в своей; оба они пытались заглушить боль утраты новой деятельностью, новыми затеями, сколь бы дурно от них ни пахло. И оба они, как мне предстояло узнать, считали, что видели ее призрак.

* * *

– Она тут появляется. Я ее видел.