Прощальный вздох мавра

Что больше всего меня изумляло, когда я слушал про это в детстве, что ставит меня в тупик и по сей день – каким образом, фактически разрезав человека надвое, она ухитрилась выбраться из толпы целой и невредимой. Аурора раз за разом давала своему спасению новые объяснения, ссылаясь то на замешательство несчастных матросов; то на остатки флотской дисциплины, помешавшие превращению их в толпу линчевателей; то на присущее индийцам внутреннее благородство и чувство иерархии, не позволившее им тронуть даму, да еще такую изысканную. Или, может быть, дело не в этом, а в ее глубоком и очевидном для всех сострадании – какая уж тут изысканность! – к искалеченному человеку, чья нога омерзительно напоминала ее болтающееся зеркальце заднего вида; а может быть, в быстроте и властности, с какой она распорядилась, чтобы его положили на заднее сиденье «бьюика», где его скрыла от возмущенных глаз зеленая с золотом ткань, меж тем как она растолковала собравшимся, что раненого надо немедленно везти в больницу, а единственный доступный сейчас транспорт – ее машина. В сущности она сама не понимала, почему ее пощадила грозно подступившая людская масса, но в самые мрачные свои минуты она, возможно, ближе всего подходила к истине, признавая, что ее спасла слава; ведь ее снимки видели многие, и трудно было не узнать это красивое молодое лицо и длинные белые волосы. «Скажите вашим дружкам в Конгрессе, что они нас предали!» – раздался чей-то голос, и она крикнула в ответ: «Скажу!» – после чего они дали ей уехать. (Через несколько месяцев, делая пируэты на парапете «Элефанты», она сдержала слово, и Джавахарлал Неру получил от нее все сполна. Вскоре после этого в Индию приехали Маунтбеттены, и Неру с Эдвиной полюбили друг друга. Слишком ли смело будет предположить, что резкость Ауроры в вопросе о забастовке отвратила от нее сердце пандитджи, который предпочел ей более покладистую дамочку – супругу последнего вице-короля?)

У Авраама – ведь он, как мы помним, обещал постоянно заботиться об Ауроре – была несколько иная версия. Он изложил ее мне спустя долгое время после ее смерти.

– Я тогда держал расторопных ребят, чтоб тайком сидели у нее на хвосте, и скучать им редко приходилось. Не скажу, что очень уж трудно было приглядывать за твоей глупой мамашей, когда она выкидывала свои фортели, – но смотреть приходилось в оба. Куда ее «бьюик», туда и мои парни. И ей ведь не скажешь! Узнала бы – не жить мне тогда на свете.

После всех этих лет я так и не знаю, чему верить. Аурора сорвалась с места совершенно неожиданно – как они могли за ней поспеть? Но, может быть, ее версия не вполне точна; возможно, ее поездка не была все же такой внезапной. Старая, как мир, головоломка для биографа: даже если человек рассказывает свою собственную жизнь, он непременно приукрашивает факты, переиначивает события, а то и вовсе выдумывает все от начала до конца. Аурора хотела выглядеть независимой; ее версия проистекала из этого желания, тогда как версия Авраама – из его желания доказать всем – доказать мне, – что ее безопасность целиком зависела от него. Истина, которую открывают подобные истории, – это истина человеческих сердец, но отнюдь не их дел. С раненым матросом, однако, все обстоит проще: бедняга остался без ноги.

* * *

Она взяла его к себе в дом и изменила его жизнь. Она укоротила его, лишив ноги и, соответственно, – флотской будущности; и вот теперь, изо всех сил стараясь вновь его увеличить, она подарила ему новую униформу, новую работу, новую ногу, новую индивидуальность и ворчливого попугая в придачу. Разрушив его жизнь, она спасла его от наихудших последствий этого разрушения – от житья в канаве, от нищенской сумы. В итоге он влюбился в нее, как же иначе; он стал, согласно ее желанию, Ламбаджаном Чандивалой, и слоновьи сказки, которые он нам рассказывал, были своего рода объяснениями в любви, в невозможной, собачьей любви раба к госпоже, в любви, вызывавшей отвращение у мисс Джайи Хе, нашей костлявой и брюзгливой няни и домоправительницы, которая стала его нареченной и отравой его жизни. «Баап-ре! Господи ты боже мой! – кричала она на него. – Отправляйся на “соляной марш”[56] и, как дойдешь до моря, не останавливайся!»

Ламбаджан у ворот Ауроры – у врат зари, – как говорил Васко Миранда, – не только охранял госпожу от грубого внешнего мира, но также и некоторым образом оберегал от нее других. Никто не входил, не доложив ему, по какому делу; но при этом Ламба считал своим долгом давать посетителям советы. «По шерстке, по шерстке сегодня, – мог он сказать, к примеру. – Ей уже чего только не нашептали». Или: «Она не в духе. Есть хорошая шутка наготове?» Эти предупреждения помогали гостям моей матери (если они были благоразумны настолько, чтобы внять словам Ламбаджана) предотвращать вспышки этой сверхновой звезды, дабы не быть испепеленными ее легендарным – и в высшей степени артистическим – гневом.

* * *