Прощание

Вера Кобец

Вера Кобец печатается с конца 1980-х. В ее новую книгу вошли рассказы, созданные в разные годы и в разной стилистике. Эти тексты не связаны общей фабулой или героем, но все вместе создают ощущение целостности, объединенные неким внутренним сюжетом. Сквозь декорации самого призрачного на земле города вырастает мастерски воссозданный автором мир, очень похожий на тот, в котором мы все живем. Но читателю явлено не плоское зеркало, где отражается привычная физиономия жизни, а выпукло-магическое, сквозь которое просматривается самая суть бытия.

Рассказы Веры Кобец переведены на английский, немецкий и финский языки, в Гарвардском университете они включены в курс «Петербургский текст русской литературы».

Рассказы Веры Кобец — это прежде всего прекрасная русская проза… И в то же время это очень современная литература.

МИХАИЛ РЕЙЗИН

В авторе как минимум два человека: один страдает, другой разбирает, описывает, вертит с разных сторон, обобщает — и тем спасается.

АНАСТАСИЯ СТАРОСТИНА

Динамичная проза, деликатно приукрашенная фантастическим допущением.

АЛЕКСАНДР ПРОНИН

Следы на асфальте

Рассказы Веры Кобец существуют на стыке. Женская проза и проза питерская, ленинградская — вот две ее пересекающиеся области. Город спецов, город женщин, бывшая столица и слой упрямо и упорно деклассируемой, но никак не деклассирующейся интеллигенции — вот ее мир. Стойкость этого мира равна его хрупкости. В этом и заключается обаяние прозы Веры Кобец. Недаром любимый ее писатель — Леонид Добычин. Впрочем, добычинское влияние почти не ощущается. Добычин — сама сухость, сама сдержанность. Простые слова составлены очень тесно. От этой тесноты возникает страх, почти метафизический. У Веры Кобец не то. Она не чурается метафор, пусть и скромных, но поэтизмов. Ее проза — проза последовательницы и исследовательницы Добычина, решившейся очеловечить вакуум добычинского мира. Одиночество — важнейшая составляющая этого мира У Кобец это одиночество особого рода. Одиночество женщин в городе, в котором с начала XX века упорно и прицельно выбивали мужчин. Оставались интеллигентные дамы, которые «плачут, но про себя, боясь огорчить родство и соседство». Вот этот «интеллигентный, безмолвный плач про себя» — интонация всех рассказов Кобец, очень спокойных, сдержанных, красивых, изящно выстроенных. Писательница отвечает своими рассказами на социально-психологический вопрос о живучести российской интеллигенции вообще и питерской в частности. Жизнь проходит на грани, но за грань никогда не соскальзывает. Всегда остается стержень воспитания ли, привычек, упорно сохраняемого быта, не позволяющий исчезнуть, раствориться без остатка.

«Пограничность» рассказов писательницы — такая же важная их характеристика, как и точно переданный матовый, сумеречный колорит их места действия, Ленинграда, Петербурга, Питера. Питерскую атмосферу, зябкую, вечно-осеннюю, Кобец передает с исключительным умением. Петербург узнается с ходу, как с ходу узнается и тонкий слой страшно далекой от народа и страшно близкой к народу же интеллигенции и женской ее составляющей, о которой пишет свою прозу переводчица, японистка, писательница Вера Кобец.

Ее рассказы могли бы быть только импрессионистическими зарисовками и все равно оставаться интересными, но она владеет сюжетом. У Кобец очевидна конструкция текста. При всей своей эмоциональности Вера Кобец — конструктор рассказов, она строит, а не выращивает. Возможно, это связано с переводческой деятельностью Кобец. Она умеет чувствовать родной язык как нечто внеположное, куда нужно перевести, пересадить понятое на другом языке. Этот инстинкт остается и в работе со своими текстами.

Кобец умеет и любит рассказывать истории. Житейское в этих историях тесно сцеплено с социальным и едва ли не с метафизическим. Она никогда не замахивается на всемирные обобщения. Рассказ — не более того. Случай из жизни, сквозь который просвечивает трагическая история самого парадоксального города России. «Матовый блеск асфальта после дождя — вот и вся ваша ленинградская школа» — Довлатов не мог читать прозу Веры Кобец, но метафорическая его характеристика годится для этих именно рассказов.

Книга целостна. Тотальна, как сказал бы Вальтер Беньямин.

Кобец добивалась и добивается этого и в предыдущих книгах. Это ее фирменный знак. Жанр, в котором она работает, сериален, что ли. Он разомкнут, ибо предполагает новые звенья рассказов к уже написанным, и замкнут, ибо все рассказы взаимодополняют друг друга, образуют единый текст, единую цепь.

Никита Елисеев

ПРОЩАНИЕ (Книга рассказов и монологов)

Крылья бабочки