Прощание

– А ты помнишь, как ты жил у нас? – спросила она вдруг, обратив на Ингве взгляд, полный теплоты. – Папа тогда приехал за тобой уже с бородой, а раньше ее не было. Ты побежал от него наверх и кричишь: «Это не папа». Хе-хе-хе! «Это не папа!» Уж до чего же ты был забавный, просто сил нет.

– Я это хорошо помню, – сказал Ингве.

– А еще мы как-то слушали с тобой радио, там шел разговор с хозяином самой старой в Норвегии лошади. Помнишь? А ты возьми и скажи: «Папа, ты такой же старый, как самая старая лошадь в Норвегии!»

Наклонив голову, она хохотала и вытирала глаза костяшками указательных пальцев.

– Ну, а ты, – обратилась она ко мне. – Помнишь, как тебя оставили у нас в летнем домике?

Я кивнул.

– Как-то раз мы нашли тебя на крыльце, ты сидел там и плакал, а когда мы спросили, почему ты плачешь, ты ответил: «Мне так одиноко». А было тебе восемь годочков.

Дело было летом. Мама с папой уехали в отпуск в Германию. Ингве оставался в Сёрбёвоге у маминых родителей, а я здесь, в Кристиансанне. Что я об этом помню? Помню, что с бабушкой и дедушкой у меня не было настоящей близости. И внезапно я оказался вовлечен в их повседневную жизнь. Они неожиданно сделались непривычно чужими, и рядом не было никакого посредника, кто мог бы нас сблизить. Однажды утром мне в молоке попалось какое-то насекомое, я отказывался его пить, а бабушка сказала, чтобы я перестал привередничать: вынь, мол, насекомое, и дело с концом. Привыкай, раз выехал на природу. Она сказала это очень резко, и я выпил молоко, хотя меня едва не стошнило. Отчего мне запомнилось именно это? А не что-нибудь другое? Ведь было же и еще что-то? Было, конечно. Мама и папа прислали открытку из Баварии с видом Мюнхена. Как же я ждал ее и как обрадовался, когда она наконец-то пришла! А еще подарки, которые они привезли, когда вернулись: красно-желтый футбольный мяч для Ингве и сине-зеленый мне. Эти цвета… Какое чувство счастья они вызывали!

– А еще как-то раз слышу, ты зовешь меня с лестницы, – продолжала бабушка, глядя на Ингве. – «Бабушка, ты где, наверху или внизу?» Я отвечаю: «Внизу». А ты на это: «А почему не наверху?»

Она засмеялась:

– Да, с вами было весело. Когда вы переехали в Тюбаккен, ты ходил по соседям, стучался к ним и спрашивал: «У вас есть в доме дети?» Хе-хе-хе!

Отсмеявшись, она еще посидела, набила себе при помощи машинки сигарету. Кончик гильзы остался пустым, и сигарета так и вспыхнула, когда она поднесла к ней огонь. Крошечный листок пепла, медленно опускаясь, плавно сел на пол, затем огонь добрался туда, где был табак, и показался огонек, который вспыхивал сильнее при каждой затяжке.

– Теперь уж вы выросли, – сказала она, – и это так странно. Кажется, вчера еще вы были детьми.

Через полчаса мы отправились спать. Вдвоем с Ингве мы убрали со стола, сунули бутылку из-под спиртного в шкафчик под мойкой и высыпали из пепельницы окурки. А стаканы сложили в посудомоечную машину. Бабушка смотрела на нас, сидя за столом. Когда мы закончили, она тоже встала, со стула на пол закапала моча, но она не обратила на это внимания. Выходя, она хваталась за дверные косяки, – сперва на кухне, потом в прихожей на пороге комнаты.

– Спокойной ночи, – сказал я.

– Спокойной ночи, ребятки, – сказала она с улыбкой.

Я проследил за ней и заметил, как улыбка сбежала с ее лица, едва она отвернулась, ступив на лестницу.

– Ну вот, – сказал я через минуту, когда мы вошли в чердачную комнату. – Посидели.

– Да, – сказал Ингве.

Стянув через голову свитер, он повесил его на стул и стал снимать брюки. Размягченный алкоголем, я хотел сказать ему что-то приятное. Все шероховатости сгладились, все проблемы исчезли, и все стало просто.

– Ну и денек! – сказал Ингве.

– Да уж, – откликнулся я.

Он лег и растянулся на кровати, накрылся одеялом.

– Ну, спокойной ночи, – сказал он и закрыл глаза.

– Спокойной ночи, – сказал я. – Хороших снов!

Я подошел к выключателю у двери и выключил верхнюю лампочку. Присел на кровать. Спать совершенно не хотелось. В какой-то момент у меня мелькнула безумная мысль куда-нибудь пойти. До закрытия ресторанов оставалось еще часа два. К тому же было лето, везде полно народу, там могут оказаться знакомые.

Но тут накатила усталость. Внезапно пропали все желания, кроме желания спать. Я почувствовал, что едва могу шевельнуть рукой. Даже мысль о том, что еще надо раздеться, показалась невыносимой, и я лег на кровать как был, не раздеваясь, закрыл глаза и погрузился в ласковый внутренний свет. Каждое движение, даже самое малое, например если шевельнуть мизинцем, отзывалось щекотанием в животе, в следующий миг я заснул с улыбкой на устах.

Еще среди глубокого сна я почувствовал, что мне предстоит что-то ужасное. Поэтому, начав просыпаться, я попытался вернуться в сонное состояние и наверняка преуспел бы в этом, если бы не настойчивый голос Ингве и неумолимая мысль о том, что с утра у нас назначена важная встреча.

Я открыл глаза.

– Который час? – спросил я.

Ингве, уже полностью одетый, стоял на пороге. Черные брюки, белая рубашка, черный пиджак. Лицо немного припухшее, глаза щелочками, растрепанные волосы.