Прощание из ниоткуда. Книга 2. Чаша ярости

— Вот так и живу, Алексеич, от выпивки до выпивки, день да ночь — сутки прочь; где уж тут нетленку сочинять, дожить бы, детей на ноги поднять, не спиться раньше времени, а так иной раз тянет залиться до беспамятства, чтоб уж и не просыхать больше, такая тоска берет. — Скрипнул зубами, придержал шаг. — Часто себя спрашиваю, зачем родился, зачем жил, зачем бумагу мараю? Жизнь под откос пошла, а позади одна суета, пустая говорильня, халтура бессовестная, перечитывать тошно! — Дойдя с ним до его дома, дальше не пошел, повернул обратно. — Вставай пораньше, машины тут чуть свет выходят, пропустишь — полдня пропадет. — И уже из темноты: — Попрощаемся завтра, я выйду — провожу…

Во сне он бежал, и за ним, как обычно, гнались. Этот бесконечный сон-погоня преследовал его, сколько он себя помнил, всю жизнь. Ему, видно, выпало родиться под звездой, обрекающей человека на вечное бегство и столь же вечную погоню. „Почему именно Я? — истошно взывал он к кому-то на бегу, — и почему именно за мной?” И неизменно слышал чей-то усталый голос: „Так надо, мой мальчик, так надо и другого тебе не дано…”

Спускаясь ранним утром к дороге, Влад еще издалека выделил в рассветной мгле ожидающего его внизу Карпова. Тот стоял спиной к собственной калитке, зорко прослеживая его путь из-под надвинутой на самые глаза соломенной шляпы: как бы еще издалека прощался с ним и мысленно запоминал.

— Выспался? — Отделившись от калитки, потянулся к нему через дорогу Карпов. — Подгребай, ставь чемодан, голосовать будем. Погоди-ка, — вдруг вслушался он в волглую тишину, — кого это нелегкая в такую рань снизу несет?

Одышливый звук мотора возник в глубине узкой горловины скользящего вниз ущелья и, все нарастая, растекся над сонным поселком, а вскоре из-за ближайшего поворота выявился новенький, с иголочки „рафик”, затормозивший около них с нетерпеливым пофыркиванием.

— Ребята, далеко до Преградной? — Лихо выскочил к ним из кабины встрепанный, с подвернутыми до колен штанинами и в тапочках на босу ногу молодой водитель. — С ночи еду, никак не доеду.

— Проснись, парень, — смеясь, остудил того Карпов, — Преградная внизу, а ты вверх газуешь, через три километра дорога совсем кончится, в хребет упрешься. Заворачивай-ка, дорогой, оглобли, кстати, вот и человека с собой прихватишь, ему тоже до Преградной.

Чертыхаясь, шофер бросился к машине:

— Забрасывай чемодан в кузов и садись, — с досадой кивнул он Владу уже из кабины. — Довезу.

Скорее для порядка, чем в душевном порыве приятели обнялись на прощание, заранее предугадывая, что эта встреча между ними последняя, после чего Карпов взялся за чемодан:

— Садись, это я сам заброшу, невелика тяжесть. — И легонько, как бы окончательно отделяя Влада от себя, подтолкнул его. — Иди, иди, не поминай лихом…

В головокружительном вираже крутого поворота перед Владом в последний раз мелькнуло лицо Карпова, чтобы через мгновение сделаться для него лишь одним из тех многих и многих, с кем сводила его изменчивая судьба и кто, каждый по-своему, с годами откладывал в нем, что потом, на чужбине, он станет называть одним летучим и яростным словом — Россия…

Сколько их, этих бесчисленных карповых, одаренных свыше совестью, умом и талантом, встречалось ему на его коротком, но тяжком веку в медвежьих углах российского захолустья, полузадушенных казенной паутиной системы, искусно управлявшей их простотой и безвольностью! Годы и годы бились и бьются они головой в глухую стену каждодневного быта в тщетной надежде пробиться когда-нибудь к покою и свету. И вздохнуть. И оглянуться. И выговорить наконец то самое заветное слово, какое мучительно вызревало в них, не давая им ни сна ни покоя. Но жизнь иссякала, а стена день ото дня и год от года становилась непробиваемее и глуше. Надежды юношей питают…

Шофер угрюмо смотрел в одну точку перед собой, вполголоса матерился сквозь зубы, играл желваками ожесточенного лица, постепенно заполняя кабину муторным запахом злого похмелья:

— Надо же… твою мать… Сквозь землю, что ли, она провалилась, эта Преградная!.. твою мать!

Дорога в извивах падала вниз, в хвойную темь ущелья, взмывала на перевалах к самому небу, цеплялась за скалистые выступы, где, казалось, не только транспорту — человеку зацепиться не за что, слегка выравнивалась лишь на куцых пятачках, где встречные машины имели возможность разминуться.

На одном из таких пятачков водитель резко затормозил, поравнявшись с крытой брезентом поверх кузова полуторкой.

— Я мигом, — обернулся к Владу шофер, — это вроде наши из потребсоюза, водяру в лесхоз таранят, похмелюсь и двинем дальше.