Прощание с Дербервилем, или Необъяснимые поступки

Он смутился и стал показывать - крыши, конечно. Черепичные и железные. Антенны, трубы, тени. Крыши ночью и крыши днем, под луной, в дождик, одна крыша была под самыми облаками, так что тучка за трубу зацепилась. На некоторых, крышах человек был нарисован.

- Тоже в тапочках, - сказал мне шепотом Марат.

Только кроссовками этот человек и походил на Чувала. Он был старше, десятиклассник на вид, худощавый, в рубашке в обтяжку и в джинсах: ходил по крышам, танцевал почти у края, сидел, свесив ноги, стоял, глядя на луну. На одном рисунке он сидел, обхватив колени, и думал, а напротив него сидел кот и тоже думал. Хвалить особенно нечего было.

Марат ткнул пальцем в кота. Мы посмеялись над этим мыслителем - кот был здорово нарисован. Тогда Чувал взял чистый лист из папки и карандашом быстро нарисовал пять котов: испуганного, сытого, голодного, спящего (сразу было видно: ему снится веселый сон) и кота в сапоге. Как он очутился там, бедняга, в громадной ботфорте со шпорой? Только голова торчала, испуганная рожица усатика. Было понятно: еще не скоро ему удастся выбраться.

Я тут же лист с этими рисунками к коврику над диваном приколол. Непонятно было, зачем Чувал рисует дурацкие крыши и ненормального малого, который днем и ночью по этим крышам лазает, если умеет так здорово котов рисовать. Марат Васильев попросил, чтобы Чувал и для него рисунок сделал. Чувал тут же нарисовал большущего кота, во весь лист, - кот этот убегал, страшно испуганный. Скорей всего, это тот самый был, который в сапог попал, а теперь выбрался и драпал. Может, ему казалось, что сапог за ним гонится? Чувал, наверно, много интересного знал об этом коте. Но я не стал расспрашивать: еще завоображает.

Папа появился в комнате как будто специально для того, чтобы подружиться с Чувалом. Видели б вы, как они сидели рядышком на диване: Чувал по одному доставал рисунки из папки и показывал. Папа оказался ценителем, даже волноваться начал. Меня так и подмывало сказать, что зря он себя так ведет, как будто Чувал в этой комнате первый человек. Нельзя же выделять кого попало. И начало казаться: может, рисунки Чувала в самом деле хорошие? Хотелось подойти и вместе с папой рассматривать. Вот тебе на!

Позвонил Мишенька и сказал, что может нам кое-что интересное показать. Мы с Маратом ушли. А человек в кроссовках остался с папой.

Но Мишенька нам ничего интересного не показал, просто ему хотелось, чтобы мы поскорее к нему пришли. Мы пытались поговорить о чем-нибудь, но без телефона у нас не вышло. Кончилось тем, что я сказал Мишеньке:

- А ну тебя к черту! - и ушел.

Я оставил их с Маратом скучать, а сам решил вернуться домой, позвонить Горбылевскому и рассказать, как два долдона скучают и ничего придумать не могут, хоть тресни.

Недалеко от нашего дома, напротив старинной церквушки, есть скверик на четыре скамейки. В этом скверике я увидел папу и Чувала: они сидели рядышком, ели мороженое и разговаривали. Они-то не скучали. Я почему-то не подошел к ним, а повел себя по-шпионски: стал наблюдать. Я постарался вспомнить, когда в последний раз вот так с папой разговаривал. Но ничего не вспоминалось. Получалось, что не было у нас таких разговоров. Чувал доел мороженое, достал из кармана коробку фломастеров (я сразу понял мои), вытащил один из них и стал рисовать.

Папа следил за его рукой, придвинулся к нему поближе - они сидели плечо в плечо. Как отец и сын. Мне все это ужасно не понравилось. Я пошел домой.

Дома я сразу же выдвинул ящик своего письменного стола: так и есть фломастеры исчезли. Правда, я ими никогда не пользовался - я попросил деда купить их, потому что у каждого человека среди прочих вещей должны быть и фломастеры. Но все равно я был возмущен и приготовил слова для разговора.

- Что это ты раздариваешь мои вещи? - спросил я папу, как только он появился. - Другие отцы думают, прежде чем подарить кому-нибудь хотя бы пуговку своего сына!

Я упрекнул папу, что он вообще мало обо мне думает и недостаточно мне внимания уделяет, - а дети сами собой не воспитываются.

- Ты не ленись, - закончил я, - а фломастеры мне купи другие.

- Ты ими не пользовался, - сказал папа.

- Мало ли что, мне хотелось, чтоб они у меня были.

Терпеть не могу, когда у меня чего-то нет. Папе этого не понять. Он сел в кресло и стал размышлять над "ситуацией". Когда "ситуация" возникает, он всегда садится и обдумывает. Иной раз он такое открывает в "ситуации", что только диву даешься.

- Давай завтра сходим в кино, - сказал я. - Как отец с сыном. Понял?

У меня уже все было обдумано: купим мороженого, посидим перед сеансом на скамейке, что возле кинотеатра "Мир"; тут я прижмусь к нему плечом, и мы поговорим, как отец с сыном, - всякому завидно станет.

Папа обдумал "ситуацию" и сказал:

- Этот мальчик лучший среди вас. Глубокий, тонкий человек. И он талантлив.

- Пусть себе талантлив, - сказал я, - у меня от этого голова не закружится! Если хочешь знать, это малоавторитетная личность, совсем беспомощный.

Вот тут выяснилось, что папа все-таки открыл кое-что в "ситуации".