Прощание с Доном. Гражданская война в России в дневниках британского офицера. 1919–1920

Все, кроме Уотсона, который теперь был моим переводчиком, уехали без задержек, а я отправился на запасной путь к командующему армией, чтобы предпринять новые усилия в поисках новостей от Агаева. К своему удивлению, я обнаружил, что поезд тоже ушел. Начальник станции пожимал плечами.

– Он ушел на юг, господин майор, – произнес он. – И он не вернется!

Ни одна душа на станции не могла дать мне какую-либо информацию о командующем армией, поэтому я отправил в Тимашевскую телеграмму, куда, как я полагал, он уехал, поручив своим офицерам либо получить объяснение, почему меня оставили в неведении, либо всем вернуться немедленно в Екатеринодар и доложить Холмену. Впоследствии я узнал, что эту телеграмму персонал военного телеграфа так и не отправил, хотя эти люди клялись, что отправили.

Со стремительной быстротой с каждым поездом из Батайска приходили слухи о новых катастрофах на севере. В течение последних нескольких дней ситуация стала совершенно неописуемой, а мы были зажаты где-то между военными составами и поездами с беженцами и ранеными, которые, будучи не в состоянии отправиться из-за хаоса и невозможности маневра на путях, оставались прикованными к своей колее длинными сталактитами бесцветного льда, выросшими из туалетов и кухонь. Британские офицеры смотрели на все происходящее фаталистически, понимая, насколько бессильны были русские в несчастье и как бесполезно призывать их к действию, и они бросали монету, загадывая, чей поезд отправится первым, кому из них суждено уехать раньше других.

Нам рассказывали ужасные истории. Видели санитарный поезд с сорока или более вагонами мертвецов, и ни одной живой души. Один вагон был отведен сестрам милосердия и врачам – все они мертвы, – а мужики сталкивали тела на тачки, как будто это был уголь, и сбрасывали их в песчаных карьерах.

Или было так: тела солдат и гражданских лиц, мужчин и женщин, умерших от ран или тифа, сбрасывали в конце станционных платформ, с них тут же снимали любую еще имеющую ценность одежду. Эти жуткие груды серо-белого цвета, одеревеневшие и сложенные, как дрова в поленнице для паровозов, росли в размерах с каждым проходившим через станцию и извергавшим своих мертвых поездом. Всякий раз, когда останавливался какой-нибудь поезд, из него, шаркая ногами и рыдая, спускались фигуры, спускали вниз тело кого-то из своих близких и родных, не желая его оставлять, но понимая, что уже ничего не могут поделать. Служащие железной дороги убирали трупы от рельсов, как только отходил поезд, и бесцеремонно сбрасывали рядом с другими, пока вечером не приезжала подвода, чтобы увезти этот нагой груз, бросая их лопатой на борт телеги, чтобы потом похоронить в какой-нибудь яме, вырубленной в промерзшей почве примерно в полумиле отсюда.

Тем временем Муся выхаживала Алекса, медленно возвращая его к жизни, ведя жуткое сражение с огромными трудностями. Всю ночь сидела она в забитом вещами, перегретом купе, которое делила с ним, и только днем, когда находились другие офицеры и врачи, чтоб присмотреть за ним, она приходила в мой вагон, который я в этом случае покидал, чтоб дать ей возможность поспать, помыться горячей водой и выпить чаю, после чего она возвращалась к своим обязанностям.

Вернувшись после своих бесплодных поисков Сидорина, я, как обычно, нашел ее здесь, до нее только что дошли ужасные слухи о взятии Батайска красными.

– Ведь совсем не так трудно дойти сюда от Батайска, – нервно произнесла она. – Нам надо отправить Алекса отсюда.

– Подожди, – сказал я ей. – Ничего не предпринимай, пока не будешь знать, что там произошло, или окажешься в еще худшем положении, чем сейчас!

– Но что же там произошло? – воскликнула она в отчаянии. – Если б мы только знали!

Однако я не мог сообщить ей ничего нового, а на станции не было паровозов, и, насколько нам было известно, между нами и красными не было ничего, кроме бронепоездов. Поэтому когда она ушла к Алексу, я принялся укладывать свой дорожный мешок, подготовил лошадь и казачий эскорт, захватил две подводы для себя и для нее с Алексом и подготовил все для отправки в путешествие по степи в Уманскую через полчаса.

В 5 часов утра с юга возвратился поезд Сидорина, причем так же загадочно, как и ушел, и когда я после завтрака отправился повидаться с генералом, тот вел себя так, будто никогда не уезжал. Со мной был Уотсон, и с его помощью я направил в генерала свой удар.

– Как представитель британской миссии при вашем штабе, сэр, – заявил я, – я нахожу невозможным исполнять свои обязанности до тех пор, пока мне не будет дана информация о ваших намерениях и перемещениях ваших войск!

Я также привлек его внимание к последнему дню в Новочеркасске и к судьбе Фрешвилля.

– У меня нет никакого желания присутствовать при повторении любого из этих эпизодов, – закончил я.

Какое-то время он был очень зол.

– Я командую армией из пятидесяти тысяч человек, и не вам выяснять или критиковать мои отъезды и приезды!