Прощание с иллюзиями: Моя Америка. Лимб. Отец народов

Никогда мне не забыть дня знакомства с Иосифом Давидовичем. Это был человек среднего роста и необычайной худобы (не телосложение, а теловычитание – так однажды сострил один мой приятель), с большими, выразительными руками красного цвета – следствие обморожения. Его лысую голову окаймлял венец седых волос, в прошлом рыжих – что подтверждал неувядший цвет бровей. Но все эти детали я заметил позже. При встрече меня поразили его глаза – огромные, совершенно синие, видящие насквозь. Невозможно было, глядя в эти глаза, солгать. Под его взглядом становилось не по себе от не совсем пристойной мысли, не говоря о действии. Это были глаза твоей совести, полные доброты и сострадания, глаза, призывавшие тебя достигать своего потолка. Это были глаза, которые обращались к твоей сущности, требовали, чтобы ты распрямлял плечи, не сгибался, гордился собой. Глаза, в которые нельзя было смотреть без стыда, когда ты им не соответствовал.

Я прожил с Иосифом Давыдовичем и Ниной Павловной три незабываемых года. И то, как жили они, их отношения друг с другом и с окружавшими людьми, их тонкость и тактичность, их моральные стандарты оставили во мне глубокий след. Иосиф Давидович стал мне вторым отцом, перед ним я мог открыть душу, зная, что он никогда не воспользуется оказанным доверием, никогда не причинит мне боли, но всегда скажет мне правду. Я ощущал, что его любовь ко мне и чувство ответственности за меня таковы, что я всегда смогу положиться на него, – ведь я имел дело с человеком, который прошел через печи ада и вышел оттуда чистым золотом.

Иосиф Давыдович умер в 1968 году от второго инфаркта, умер как минимум на десять лет раньше срока. Эти десять, а то и больше, лет отняли у него сталинские лагеря. Он ушел из жизни двадцать с лишним лет тому назад, но место, которое он занимал в моем сердце, не перестает болеть. В трудные минуты я все еще ищу его глаз и совета.

* * *

Теперь прошло вдвое больше времени, и для меня все остается по-прежнему. Иосиф Давыдович похоронен на Немецком кладбище в Москве. На его могильной плите выведен его автограф: И. Гордон – четкий, твердый росчерк пера, я бы даже сказал – честный, каким был он сам. Там же похоронена Нина Павловна, умершая много лет спустя. Она так и не оправилась от потери мужа и, насколько я знаю, все годы, пока была жива, писала ему письма.

Я был на его могиле только один или два раза. Для меня все ушедшие, но любимые люди живут в моем сердце, в моих мыслях, а истлевшие кости и пепел…Каждому свое, но я распоряжусь так, чтобы мой прах развеяли – лучше всего над Парижем, а если это будет невозможно – над океаном около Биаррица.

* * *

В тот первый день нашего знакомства Иосиф Давидович посмотрел на меня и совершенно серьезным голосом спросил:

– Могу ли я называть вас Генрихом?

Заметив мое замешательство, он пояснил:

– Когда-то, в Париже, я набрел на учебник русского языка для французов, в котором встретил следующий диалог: «Как вы поживаете?» – спрашивает один господин другого. «Благодарю вас, Генрих, я здоров», – отвечает тот. С тех пор я мечтаю встретить какого-нибудь Генриха, чтобы он спросил меня, как я поживаю. Судьбе, однако, это не было угодно, и вот я решил более не ждать случая. Я прошу вас быть Генрихом.

Я и сейчас чувствую теплую волну радости, которая окатила меня тогда. Я протянул руку и проговорил:

– Здравствуйте, как вы поживаете?

В ответ Иосиф Давыдович крепко пожал мою руку и все так же серьезно, но со смехом в глазах, ответил:

– Благодарю вас, Генрих, я здоров.

Так я стал Генрихом.