Прощание с иллюзиями: «Поедемте в Англию»

Когда советское правительство предложило моему отцу переехать из США в советский сектор Берлина, чтобы стать сотрудником «Совэкспортфильма», я воспринял это как должное: мой отец – один из самых известных организаторов киноиндустрии Запада, нет ничего удивительного в том, что ему предлагают работу. Лишь много позже мне стало понятно, что реиммигрантам лишь в редчайших случаях предлагали хоть какую-нибудь работу, не говоря о работе за границей. Тогда я должен был задаться вопросом: почему проявили такую «милость» в отношении отца. Ответ очевиден: потому, что он сотрудничал с КГБ. Сам он никогда не говорил мне об этом, хотя порой и намекал. Но через двадцать лет после его смерти, в 1995 году, в американской печати появились материалы о проекте «Венона», запущенном в 1943 году с целью расшифровки советских тайных депеш. Благодаря «Веноне» были разоблачены и схвачены многие американцы, работавшие на советскую разведку, в частности, супруги Розенберг. Среди расшифрованных числится и мой отец: его кличка была «Платон». Он не являлся профессиональным, тем более кадровым разведчиком, но у меня нет ни малейших сомнений: только его связями с советскими спецслужбами можно объяснить факт его приглашения на советскую загранработу.

* * *

Отец сказал, что Виктор Александрович хотел бы поговорить со мной о важном деле, и тот приказал: «Поехали обедать».

Я встречался с ним, быть может, десять раз, и он всегда разговаривал приказным тоном. Мы спустились на улицу, где его ждала машина, и отправились в ресторан «Прага». Поднялись на третий этаж, там в кабинете был накрыт на двоих роскошный стол – ясно, что все организовали заранее. Мы сели, и Виктор Александрович предложил мне закусить (все тем же приказным тоном). Признаться, особого аппетита у меня не было, поскольку я понимал: встречаемся мы не ради того, чтобы вкусно поесть и поговорить о женщинах (знатоком которых он являлся).

– Ладно, – сказал он, когда я, съев пару ломт и ков сервелата (редкость для тогдашней Моск вы), положил вилку, – раз наелся, почитай вот это… – Он достал из внутреннего кармана пиджака несколько сложенных вчетверо листков бумаги.

Это был донос. Подробный и точный донос, в котором было воспроизведено буквально все, что я сказал во время ужина у советника фон Штудница. Закончив чтение, я в состоянии полной растерянности посмотрел на Виктора Александровича. Надо заметить, что лицо у него было не из приятных. Большие навыкате и близко сидящие карие глаза, крупный горбатый нос, большой рот с довольно тонкими губами, высокие скулы, кожа темного цвета с красноватым оттенком у скул. В общем, лицо восточное – быть может, турецкое или греческое, – и вполне свирепое. Взгляд тяжелый и проницательный, манера разговаривать – безапелляционная. Все это вместе взятое лично у меня вызывало резко отрицательное отношение, но все это в какой-то степени уравновешивалось одним: это был человек безусловно умный и интересный, человек, много знающий и много читающий; кстати, его великолепная библиотека в квартире на Большой Калужской улице[4] состояла почти целиком из произведений русских и советских писателей, запрещенных советской цензурой, изъятых таможней, но попавших к нему (в частности, там были превосходный двухтомник Ахматовой, воспоминания Нины Берберовой да и многое другое). Так вот, лицо Виктора Александровича, когда я поднял глаза от доноса, выглядело ужасающе. Он улыбался, словно убийца, который сейчас спокойно и с удовольствием перережет глотку своей жертве, в глазах его читалось абсолютное презрение.