Прощание с Ист-Эндом

– Моя мать была англичанкой, отец – швед. Меня зовут Кирстен Бьоргсен. Все зовут меня Кирсти. Мне тридцать пять.

– Ваш адрес?

– «Катрина».

– Я имею в виду постоянный адрес.

– Я постоянно живу на «Катрине».

– Не может быть, это же торговое судно. Как здесь постоянно жить? В любом случае мне говорили, что женщин не пускают на корабли…

Кирсти рассмеялась.

– Ну, знаете, чего глаз не видит…

Она снова рассмеялась.

– Сколько вы уже живёте здесь?

– С четырнадцати, когда умерла моя мать. У нас был дом в Стокгольме, и я ходила там в школу. Но когда она умерла, отец привёл меня на «Катрину». Он здесь капитан.

– Мне сказали, что вы жена капитана.

– Жена? Кто это вам такое сказал? Он мой отец.

Чамми сменила тему и принялась расспрашивать о самочувствии женщины.

– У меня болит живот. То болит, то отпускает.

Тут Чамми начала понимать, что происходит.

– Давно у вас в последний раз были месячные?

– Не знаю. Я особо не обращаю внимания.

– Вообще не помните?

– Ну, может, несколько месяцев назад. Не знаю.

– Мне надо осмотреть вас.

Чамми ощупала огромный живот – плоть и жир. Невозможно было сказать, беременна эта женщина или нет. Акушерка вытащила стетоскоп, но он погрузился в плоть дюймов на шесть[46], буквально утонув в жиру, и Чамми услышала только бурление в кишечнике.

Женщина застонала.

– Больно! Вы сделали мне больно! Хватит!

Чамми остановилась, но боль только нарастала. Чамми потрогала низ живота и нащупала под плотью круглую твёрдую сферу. Когда боль утихла, она сказала:

– Кирсти, у вас схватки. Вы что, не знали, что беременны?

Кирсти приподнялась на локте.

– Что? – переспросила она, недоверчиво выпучив глаза.

– Вы не просто беременны. У вас схватки. Потому живот и болит.

– Не может быть. Вы ошибаетесь. Я всегда очень осторожна.

– Я не ошибаюсь.

Кирсти упала на подушки.

– Только не это! Что ж теперь папа скажет?

– Кто из мужчин на борту ваш муж?

– Никто. Все они. Они все мои мальчики, и я всех люблю – ну, почти всех.

Чамми оторопела. Кирсти прочла её мысли и захохотала так, что все её тело заколыхалось.

– Я – «бортовая». Радую мальчиков. Папа всегда говорил, что на корабле всё мирно, если у мужчин есть хорошая женщина. Поэтому он меня здесь и поселил.

Чамми была потрясена.

– Вы хотите сказать, что отец привёл вас сюда в четырнадцать, чтобы вы были, э-э-э, «бортовой» женщиной?

Кирсти кивнула.

– Но это какой-то кошмар! – воскликнула Чамми.

– Не говорите ерунды. Всё в порядке. После смерти матери я не могла оставаться в Стокгольме одна, а папа вечно был в море, поэтому забрал меня с собой. Он объяснил, что мне надо будет делать. Оставить меня себе он не мог, экипаж начал бы бунтовать. Так что устроили всё по-честному.

Чамми почувствовала, что задыхается.

– Отец объяснил?.. – голос подвёл её.

– Конечно. Он всегда был со мной честен. Но он капитан, так что всегда идёт первым. Остальным приходится ждать своей очереди.

– Ваш отец идёт первым? – слабо повторила Чамми.

– Конечно, он же капитан. Это естественно.

Чамми вспомнилась директриса Роденской школы. Интересно, что бы она на это сказала?

– И у меня никогда не бывает двоих за раз, – продолжала Кирсти. – Папа не разрешает. Он следит, чтобы всё было достойно.

– Достойно! – ахнула Чамми и представила девиз, выгравированный на гербе Роденской школы: «Honneur aux Dignes» – «Почести достойным».

Кирсти меж тем продолжала щебетать:

– Я очень люблю папу, правда. Он чудесный. У него лучшие на свете… Как это называется? Баки!

– Баки?! – переспросила Чамми. Всё это был какой-то иной мир.

– Ну, знаете, это как усы на скулах. Их называют баками. Я их чешу, когда он закончит со мной и ляжет отдыхать. Он часто так и засыпает. Это как ребёночка качать.

Началась очередная схватка, и Чамми держала руку на нижней части живота Кирсти, пока всё не кончилось. Она с трудом верила услышанному, и ей нужно было время, чтобы прийти в себя. Кирсти продолжала болтать.

– Так лучше. Мне уже хорошо. Я-то думала, что это живот крутит. Я вчера ела зелёные яблоки.

– Нет, уверяю, у вас схватки, и вы скоро родите.

– Но мальчики всегда надевают резинку!

– Резинку? – переспросила Чамми.

– Ну знаете, в Англии эту штуку называют французской телеграммой, во Франции – английским плащом. В общем, мужчины постоянно их используют. Так говорит папа, а они не смеют перечить. И я заставляю их надевать эту штуку, или сама надеваю. У отца большая коробка. Он покупает по пять сотен, когда мы встаём в порту. Он очень аккуратный.

У Чамми закружилась голова.

– Пять сотен? – пролепетала она, уставившись на Кирсти.

– И мы никогда не используем их по второму кругу – папа запрещает. Вдруг порвутся? Так что я никак не могу быть беременна. Дело в яблоках.

Чамми не знала, что сказать.

– Пять сотен, – повторила она. – И на сколько же хватает коробки?

– На несколько недель. Папа следит, чтобы они не кончались. Если рейс длинный, он покупает две-три коробки. Нам они всегда нужны.

– Всегда?

– Ну, я нужна мальчикам, и я рядом. Папа говорит, что я – главная на борту, потому что радую мужчин, а счастливые мужчины лучше работают. А каждому капитану нужен хороший экипаж.