Прощание с миром

Старик повел гостя к небольшому сооружению, сложенному из темного камня в глубине двора. По другую сторону от апельсинового дерева. В руках своих он держал ключ. Старик подвел Габиля к небольшому помещению, вроде сторожки или молельни. Дверь этого маленького помещения или сооружения была закрыта на висячий замок. Старик отомкнул дверь, и они вошли внутрь. Сбоку было маленькое оконце, забранное решеткой. Но сначала, пока Г абиль не присмотрелся, здесь было очень темно. Привыкнув к темноте, Габиль увидел два камня — камень, лежащий на земле, и камень, поставленный стоймя... Мусульманская могила, каких Габиль видел много в своей жизни. Это и была могила Насими, великого страдальца и поэта. Могила Насими, как могила всякого святого, была закрыта зеленым покрывалом, которое старик снял, как только они вошли сюда.

Габиль положил на могилу Насими свой цветок, с которым он пришел сюда.

Живущие в этом доме люди называли себя родственниками Насими, его потомками, но они, по словам моего друга, ничего не знали о Насими-поэте... Они знали только, что это мученик, что это святой, человек, пострадавшим за веру, но они не имели никакого понятия о том, что это поэт, что имя его и его поэзия известны всему миру. Они этого не знали, пока в 1973 году не настало 600-летие Насими, отмечавшееся по всему миру по решению ЮНЕСКО, пока сюда, в этот их тесный дворик, не хлынул поток людей, отыскавших могилу поэта в этой далекой стране.

Габиль приехал сюда спустя два года...

ЧИКОША

Мои дети, давно уже взрослые люди, долго работали в Африке, в тропиках, жили, можно сказать, на самом экваторе, на небольшом островке в Гвинейском заливе. Явстречал их в аэропорту, когда они вернулись. Приехали они зимой, в декабре, когда в Москве стояли большие морозы. Когда они из самолета выходили и потом, в машине, по пути с аэродрома, я не знал, что такое дочка в картонной коробочке в руках держит. А потом, дома, я вижу, в ванной сидит большая этакая серая светлая птица с пестрой головой и большим загнутым клювом. Только хвост у нее, самый кончик, коротенький такой, был розовый, красный. Попугая привезли! Он сидел одинокий, грустный, примолкший, и хвост у него, я это сразу заметил, мелко дрожал. Видно, плохо ему было, холодно. Все-таки там, откуда они его везли, было сорок градусов в тени. На ночь мы его посадили в освободившийся фанерный ящик, поставили этот ящик в прихожей, чтоб из форточки ему не дуло, а сверху, чтобы он не мерз так, накрыли еще старым пальто и теплым одеялом. Но он и на другой день все ещё очень дрожал, и хвост у него сильно трясся.

— Чикоша — хороший парень,— сказал сын, входя в переднюю, и сделал какой-то жест, как бы желая его погладить по голове, по хохолку его белому. Чикоша не выразил никаких чувств, не проявил никакого отношения ко всему этому, сидел все так лее неподвижно, молчал. Неясно было, как он себя чувствует. Судя по всему, его мутило после перелета, как ни говори, он проделал шестнадцати часовой перелет, из тропиков попал на север, в полную снегом Москву, и теперь сидел в этой темной передней. А может быть, он волновался среди наполовину незнакомых ему людей. Чтобы ему было потеплее, мы поставили рядом с ящиком, в который мы его посадили пока, настольную лампу, да и верхний свет не стали гасить, опять-таки для того, чтобы ему было немного теплее, чтобы немного нагревалось...

Уже дня через два Чикоша, слава богу, перестал дрожать, начал двигаться с одного места на другое, и мы перенесли ящик на кухню, где было светлее и свежее. И вдруг однажды, когда мы обедали, мы услыхали доносившийся с кухни чистый, свежий звук, омет, сильный и даже, как мне показалось, резкий. Он, кажется, что-то сказал или назвал кого-то...

На другой день, когда я пришел к детям, попугай сидел на жердочке, пристроенной для него в углу, подносил ко рту длинную тонкую макаронину, зажатую в лапе, и с хрустом откусывал от псе кусочек за кусочком, продолжая потом еще дробить некоторое время эти кусочки во рту. Было странно и неправдоподобно видеть, как он подносит лапу ко рту и ломает клювом сухую эту твердую палочку.

Через неделю мы вместе с детьми, поскольку у них был отпуск, уехали па юг, бросив Чикошу на внучку Машу, по больше всего па бабушку, которая, как мне кажется, очень боялась оставаться один на один с неведомой для нее птицей, хотя и старалась не показывать этого.

Спустя некоторое время Маша написала нам: «Чикоша заметно повеселел, стал спокойнее, подпускает меня и бабушку к себе и даже понемногу разговаривает. Как видно, привыкает к новой для него обстановке...»

Когда его привезли в Москву, ему было уже два года почти. Оказывается, там, на острове, где они жили, этих попугаев привозят с материка, из джунглей, маленькими, в феврале или марте месяце, когда они только еще выводятся. Вот тогда и удается их поймать...

Сын мой рассказывал мне потом: