Прощание с миром

А мы как раз плыли в Голландию…

Я закрыл иллюминатор и посадил птицу в наше единственное маленькое окно… Так она и сидела, небольшая, растрепанная, в белом светлом круге окна.

В первое время никаких собственных планов по отношению к птице у меня не было. Что с ней дальше делать? Выпустить сейчас или оставить ночевать и выпустить потом, когда она немного придет в себя и погода улучшится?.. Будь это какая-нибудь обыкновенная, какая-нибудь простая птица, но это кольцо на лапе…

Многочисленные сомнения стали теперь одолевать меня. Я просто рад был ей и жалел, не мог понять, как это ей, такой истерзанной, такой настрадавшейся, удалось прибиться к кораблю. Не упасть в море.

Она сидела в иллюминаторе и поводила головой, понемногу успокоившись, отдыхая. И это было неожиданно и очень красиво. Хотя вид ее был все еще жалок, но шейка у нее была гордая… Ни один человек на всем теплоходе, кроме четверых нас, про нее пока еще не знал. Это была наша тайна.

Мы налили ей воды и долго решали: кормить — не кормить хлебом. Мы совершенно растерялись, не знали, чем надо кормить… Потом мы накрошили ей каких-то крошек. Но она ничего не ела.

Мы плыли все тем же Балтийским морем.

Корабль наш все еще покачивало. К полудню большие полны немного улеглись, стали пониже и поменьше, ветер ослаб, дождь постепенно прекратился. А сам теплоход теперь шел быстрее. Кое-кто из пассажиров даже вышел на палубу.

Тем временем слух о жильце нашей каюты распространился по всем палубам.

Сам капитан пришел взглянуть на нового пассажира.

— Покажите, покажите… — большим густым голосом сказал он, входя к нам.

— Чудак, — сказал он, услышав о моем намерении. — Зачем же вам его выпускать? Везите домой… Это — голубь. Будете его у себя под Москвой держать на даче…

Он считал, что я живу в Москве. К тому же, как и многие, он считал, что все писатели имеют дачи. Пусть так, я не стал с ним спорить… Мне было стыдно за другое — за то, что я не узнал голубя, не сразу понял, что это голубь. Я таких никогда не видел. Впрочем, и мои товарищи тоже не догадались… У этого голубя был такой не голубиный — длинный, пестрый хвост и высокая, такая длинная шейка. Главное, весь он был взъерошенный, не похожий на себя.

Да и не голубятник я. Сроду им не был, сроду у меня не было ни одного голубя… И потом — я таких голубей никогда не видел, я привык у себя в деревне видеть голубей тяжелых, как куры. Перелетающих с одного овина на другой. Но чтобы голуби летали в открытом море! Разве может голубь летать в такую даль?..

— Никому не отдавайте, везите его в Россию, — говорил мне наш капитан.

Я видел, как неохотно он расставался с этой моей странной птицей, столь неожиданно оказавшейся голубем…

— Да за такого голубя, — не мог он успокоиться, — всякий отдаст вам что угодно… Вам он достался — вы им и распоряжайтесь…

Капитан ушел. Но в ближайшие несколько часов мои товарищи и я не знали, куда деваться от посетителей… Желающих попасть к нам в каюту и посмотреть на голубя, которого корабль наш встретил в море, оказалось очень много. Каждый считал нужным дать какой-нибудь совет, и все восхищались его мужеством. Один собрался писать очерк для «Комсомольской правды», другой пришел фотографировать меня с этим голубем. А некоторые даже шутили: надо, мол, о таком случае телеграфировать в Москву…

Для меня настало беспокойное время. Я уж пристраивал ему под окнами у себя клетку. Представлял, как он важно будет выглядеть с белым кольцом. Мой невиданный голландский голубь, какого нет ни у одного самого заправского голубятника.

Однако пора было придумать, куда его деть. Он довольно уютно устроился на висящем над столом динамике. Но, конечно, держать его все время в каюте нельзя было, и я отнес его на шлюпочную палубу. Там, наверху, он и жил у меня в клетке, и я таскал с кухни ему туда, на верхнюю палубу, хлеб. И крупу. Все что удавалось достать. Я разыскал на этой палубе две клетки, о которых мне сказал капитан, и тайно от всех, чтобы пассажиры не знали, посадил в одну из них голубя. Все было предусмотрено на корабле… По-видимому, клетки были сделаны на всякий случай: для собаки, а может быть, и обезьянки. Если бы такая оказалась на судне. Для любой другой живности… В ней можно было держать и кур для столовой. Я пробирался тайком, боясь, что меня увидят, тащил что-нибудь моему голубю. Хотя бы воды в стакане.

Первое время он совсем ничего не ел, сидел в уголке, жался и зябко закрывал глаза, боялся смотреть на еду. Я думаю, его все еще мутило. Потом он стал понемногу подбирать то, что я ему приносил. Но только тогда, когда я уходил.