Прощание с миром

Парень ни капли не обижается, что отец не обращает на него никакого внимания и как будто даже не слышит его…

Сразу за столом с аквариумом — киоск с канцелярскими принадлежностями.

— Пап, купи красный карандаш…

И действительно, столько интересного остается позади…

Повернув за ларек, они спускаются вниз. Я некоторое время еще вижу спину отца, его руку. На минуту задерживаюсь у киоска. Мальчика я уже не вижу, но я слышу:

— Пап, купи мне…

Зуб сломал

Пришли мы с моей дочкой в зубной кабинет. Конечно, девочка есть девочка, она уже от двери боится: стоит ни жива ни мертва. Врач, женщина молодая, посадила ее в кресло, сказала, что бояться не надо, больно не будет, а сама стала пока готовить инструменты и тем временем рассказывать разные истории. И, между прочим, рассказала об одном мальчике, своем пациенте, которого она хорошо знала, потому что он у них во дворе жил. Я думаю, она это для того рассказывала, чтобы найти подход к девочке, чтобы она не боялась… Играл он, этот парнишка, с товарищами, упал, и зуб у него сломался.

— Усадила я его в кресло и наложила щипцы. Только стала нажимать покрепче, смотрю, он плачет… Вот тебе раз, думаю, такой смелый был парнишка и вдруг заплакал. Я инструмент бросила даже, наклонилась к нему, спрашиваю: «Что с тобой, Юра, отчего ты плачешь?» А он и успокоиться не может, сидит и слезы глотает… Я рассердилась и говорю ему тогда: «Ну как тебе не стыдно, такой большой…»

«Да, — он мне сказал, — я любую боль могу терпеть, когда у меня зубы сжаты… А вы говорите: «Раскрой рот!»

Тут уж он совсем разрыдался. От огорчения — от того, что так у него вышло…

Вырвала я ему зуб, но и сама расстроилась. Мне жалко его сделалось. Он хоть и маленький был, но все у нас его очень уважали. Говорил он всегда мало. Потому что он вырабатывал характер…

Девочка моя, надо сказать, держалась хорошо, она далее ни разу не пожаловалась. Хотя зуб и у нее был трудный. Только когда она услышала «открой ротик», у нее закапали слезы. Была она девочка терпеливая, такая же, как тот мальчик…

Разговор по телефону

Приехал я в Баку и позвонил своему товарищу, живущему здесь. Сначала я даже не знал, правильно ли я звоню, тот ли это телефон. Я подробно объяснил, кто я и кому звоню.

— Он придет через полчаса, — сказали мне. Я по голосу не понял, с кем я разговариваю, но обрадовался, что я попал куда надо.

— Скажите ему, пожалуйста, когда он придет, что звонил такой-то, что он мне очень нужен, что я остановился в гостинице…

— Постойте!.. Постойте!.. — сказал мне на все это человек, который со мной разговаривал, и, по-видимому, куда-то ушел, потому что мне некоторое время пришлось его ждать.

— Су… — сказал он, записывая мое имя по слогам и буквам.

Все это очень серьезно, с большим достоинством, не спеша.

«С характером товарищ», — подумал я, не сразу почему-то сообразив, что надо дать свой номер телефона, поскольку телефон есть в комнате, и что это проще. Действительно, номер телефона был записан на аппарате, я его нашел.

— Запишите номер телефона, — сказал я, — и скажите, пожалуйста, чтобы он мне позвонил, когда придет домой… — И я уже стал диктовать номер телефона.

— Постойте! Постойте! — услышал я опять тот же решительный голос. И разговаривающий со мной опять ушел куда-то.

Я продиктовал номер телефона, попрощался и, уже повесив трубку, долго повторял про себя: «Постойте, постойте!!» Повторял про себя и смеялся неизвестно чему. Очень мне это понравилось, и сам этот тон, и это решительное «Постойте! Постойте!».

Когда через некоторое время мой друг пришел ко мне в гостиницу, вместе с ним пришел маленький мальчик.

Оказывается, у него то и дело ломался карандаш, когда он разговаривал со мной. Поэтому он меня и просил подождать. Подождите, мол, не спешите, сейчас возьму новый карандаш.

Такой вот мальчик.

И я вспомнил, что и моя Маша точно такая же. Сама ведет за меня все разговоры по телефону. И тоже записывает все своим карандашиком.

Глобус

Еду автобусом через Москву. Напротив меня, рядом с отцом, сидит мальчик, должно быть, ему лет пять. Он отвернулся, внимательно, не отрываясь, смотрит в окно. «Генерал!»— говорит он на остановке, показывая на капитана, стоявшего за окном. Пришлось мне разъяснить человеку его заблуждение. Он улыбнулся, смущенный тем, что ошибся, и опять уставился в окно, скорее уже потому, чтобы скрыть смущение. Но опять увидел там что-то. На гранитном постаменте, на углу площади Пушкина, на парапете, ограждающем сквер, — круглый гранитный шар. «Глобус!»— говорит мальчик.

Мы, я имею в виду себя и отца мальчика, не очень охотно, но все-таки подтверждаем это. Да, мол, действительно глобус… Потому как какой же все-таки глобус, когда самый нормальный, самый обыкновенный большой каменный шар, круглый, полированный.

Но мальчик идет дальше. Ему хочется продлить неожиданно завязавшийся разговор, закрепить это неожиданно начавшееся общение.

— А правда, — спрашивает он больше даже меня, чем отца, — наша Страна (он так и сказал — Страна, а не Земля, оговорился, может быть, или спутал) такая… круглая.