Прощание с осенью

Информация

Атаназий происходил из среднезажиточной шляхетской семьи. Его отец покровительствовал изящным искусствам в родном уезде, но сыну «carrément»[11] запретил быть художником и строго наказывал его за самый даже пустячный рисуночек или стишок. Мать очень переживала это, но после смерти старого Базакбала (финансовые трудности и алкоголь) воспитала маленького Тазя (из страха перед духом мужа, который раза два после его смерти она вроде видела) в направлении, заданном стариком. «Метафизический пупок» постоянно тлел в Атаназий, но до «творчества» дело никогда не доходило. И так постепенно он стал, сам не понимая, как это получилось, этим самым стажером-юристом, со страхом думающим о будущей адвокатуре. Жизнь текла сразу по двум стокам, причем тот второй, как говорили некоторые, был не столько речным, сколько канализационным. Впрочем, мнение это шло от таких мамонтов стародавнего благочестия, что на самом деле принимать его в расчет нельзя. Несостоявшийся художник, заточенный на дне, как узник в трюме корабля, впрочем, иногда подавал признаки жизни. Обычный день Атаназия не был днем рядового человека, но все это было постоянно не то и не то. Его мать умерла от рака. За время ее долгой болезни он успел свыкнуться с мыслью о потере. Он даже был рад, что закончились ее мучения, и не страдал так, как это ранее себе представлял. А все-таки что-то изменилось, и, категорически неспособный к большой любви, Атаназий впервые влюбился. Не привыкший к чувствам такого накала, он метался меж противоречий, как рыба на песке в жаркий день. На этом фоне выросла подлая идейка программной измены. Вот и все. Но приближались другие времена, и даже самые обычные создания прогибались, выкручивались и деформировались в зависимости от переменчивой структуры социальной среды.

На ступенях Атаназий столкнулся с двумя мужчинами. Он не узнал их в сумраке, а узнав, не сообразил, в чем дело, хоть минуту назад как раз об этом думал.

— А, это ты, Ендрек? Как дела? Добрый вечер, — сказал он, кивнув в сторону второго из господ.

Первым был Логойский, один из самых оригинальных графьев на нашей планете. (Интересно, а на других тоже есть графья? Наверняка есть, потому что существование аристократии является чем-то абсолютным: «eine transcendentale Gesetzmäßigkeit»[12], как наверняка сказал бы Ганс Корнелиус, если бы вообще занимался этой проблемой.)

— Стой! Не подходи! — резко крикнул Логойский.

— Что случилось? Вы заразны? — спросил Атаназий, и в тот же момент до него дошло.

«Ах, стало быть, это они. Никогда бы не подумал». — И тут же решил попросить в качестве контрсекундантов двух офицеров, очень мало ему знакомых с какого-то бала. «Назло этому шуту, который присылает мне, можно сказать, моего друга». («А, может, не только друга», — шепнул внутри него таинственный голос.) Другим джентльменом оказался барон Мечислав Бёренклётц, карикатурист-любитель и автор кабаретных стишков.