Прощание с осенью

— У вас уже все? — резко спросил он. — Через полчаса у меня встреча с представителями американского оружейного треста. Я не могу терять ни минуты.

— Отче, — умоляющим тоном обратилась Геля к Выпштыку. — Окрестите нас обоих, просто так, водой, без особых церемоний. Я хочу, чтобы все это скорей осталось позади, хочу стать другой. Я успела поверить в Святое причастие и уже возалкала его.

— Да, отец Иероним, — сказал Вельзевул. — Я тоже побаиваюсь этих церемоний.

— Это в любом случае не минет вас. Но идея — хорошая. Я понимаю тебя, — обратился он к Геле, — и потому откажусь от некоторых формальностей, но при полнейшем соблюдении тайны. — Он подошел к умывальнику, налил воды в пурпурную тарелочку и спросил: Елена и Адам? Да?

Геля уже стояла в рубашке и кирпично-красном халате рядом с опижамленным папой. Они выглядели прекрасно в красном сумраке спальни.

— Да, — ответили оба.

Выпштык смотрел на них так, как будто видел их впервые. В какой-то момент ему показалось, что в глубине литовских лесов он крестит какого-то полудикого боярина и заколдованную лесную принцессу.

— Ну же, святой отец, — нетерпеливо шепнула Геля.

— Итак, Елена, и ты, Адам, крещу вас во имя Отца и Сына и Святаго Духа, — торжественно возвестил отец Иероним и окропил обоих водой.

Берц содрогнулся, как настоящий Вельзевул.

— Я счастлив, святой отец. Спасибо. Геля, я люблю тебя. Должен бежать к моим пушкам, — и побежал как молоденький, несмотря на свои пятьдесят шесть лет.

— А теперь, дочь моя, ты можешь звонить по телефону. Покуда с меня довольно забот земных, — сказал Выпштык.

Он поцеловал Гелю в лоб и удалился так быстро, как будто от кого-то бежал. Что-то в нем внезапно прорвалось, он сам не знал что, но им овладела великая грусть безнадежности от абсолютной невозможности насытиться хоть чем-нибудь. Он осуществил пару понятийных компромиссов, но дело было не в том. Какое это могло иметь значение, если в сеть был пойман такой опасный и трудный экземпляр, как Геля Берц.

Задумчивая, сосредоточенная на себе самой и равнодушная к жизни, подошла она к телефону. По сравнению с происшедшей в ней внутренней переменой бывшие ранее важными факты сжались до бесконечно малых размеров. Но какой была эта перемена по сути, не знала ни Геля, ни отец Иероним. Накручивание пружин: вот последнее слово этой неинтересной пока тайны.

Тем временем вовсю происходили следующие события. Базакбал и Препудрех пробудились одновременно, то есть их часы были точны, и, просыпаясь, каждый из них сказал себе одну и ту же фразу: «Черт побери, уже пять минут шестого». Дальше происходило все со свойственной этим делам зловещей скукой и ощущением бессмысленности существования вообще, естественно, у наиболее вовлеченных участников событий. Базакбалу вспомнилось высказывание Уильяма Джеймса, ненавидимого им создателя прагматизма, читанное в каком-то французском переводе: «figurons-nous un monde composé uniquement des maux des dents»[21] — разве не хуже был бы мир, если бы он состоял только из поединков во имя чести? В четверть шестого появились офицеры в прекрасном настроении и заявили, что сегодня и немедленно. Это известие подействовало на Атаназия как рюмка доброй водки. Но действие это длилось, к сожалению, очень коротко. В нем не осталось ничего от вчерашней бесшабашности, тем не менее вера в удачный исход дуэли не покидала его ни на мгновение. Впрочем — о чем тут говорить — момент пробуждения был тяжел, а разговор с малоизвестными офицерами, перед которыми он должен был делать хорошую мину, чтобы не обнаружить перед ними той самой зловещей, мучительной тоски, стал непереносимой пыткой. Бессмыслица этой истории была столь велика, что терзающая его любовь, измена и прочие дальнейшие жизненные «планы» представились ему заколдованными висячими (обязательно висячими) садами, какими-то пригрезившимися фантастическими мирами на фоне самого факта поездки дрожками за город в шесть утра. Встреча была назначена в Нижнем Просеке на семь.