Прощание с телом

В детстве мы постоянно болтались на причале. Там была деревянная будка портнадзора и еще какая-то, с пограничниками. Эти зеленые солдаты спрыгивали, придерживая за спиной автоматы, на каждый подходивший баркас или траулер, и что-то там делали, наверно, искали шпионов. Потом, когда они возвращались в свою будку оформлять документы, мы тоже спускались на вибрирующий под ногой деревянный настил — жадно вдыхать дивные запахи горячей машины, невидимого камбуза, мокрой дели, пустой и наполненной тары. То, что извлекалось из моря, интересовало нас более всего. Неисчислимые кильки и салаки мягко растекались в ящиках расплавленным оловом, шершавые двуличные камбалы плющили друг друга, а крупные рыбины, особенно лососи, молча переживали трагедии личной гибели, каждая по отдельности. Нам и в голову не приходило, что пред нами горы трупов, мы воспринимали сие как богатство и завидовали их завоевателям. Что такое рыба, если присмотреться? Еда и все. Мы, например, никогда не могли равнодушно пройти мимо корюшки, потому что у нее прозрачная голова и все там видно: какие-то тонкие ниточки нервных стволов и сосудов, шарики мозга, полушария мозжечка — все что угодно, только не ум, не сердце. Да что там, по ней и сбоку видно, что она — не идеал современника, кошмарные зубы и злющие глаза. Мариванна рассказывала, что корюшки обгладывают лица утонувшим купальщикам, делая их неузнаваемыми, — отвратительные повадки. Впрочем, и остальные не лучше. Но какие они жареные! Может быть, наше благородное чувство справедливости, с одной стороны, и их недоступность для нас, с другой, делали обитателей моря желанными — нам хотелось ими обладать, и потому мы никогда не отказывались, но сильно смущались, когда вдруг кто-нибудь из рыбаков ни с того ни с сего говорил: «А ну, снимай майку! — завязывал ее узлом снизу и наполнял из ящика рыбами. — Снеси домой».

А еще море приносило нам стеклянные шары. Но эту щедрость оно обнаруживало крайне редко, скорей можно было поймать голыми руками во время отлива заблудившегося налима. Впрочем, это не шло ни в какое сравнение. Налим — не подарок судьбы. Что нам про него скажут? Наверно, как всегда: «О, боже мой! Они опять притащили какую-то гадость! Уберите его от меня, отнесите обратно, положите на место!» С салакой проще: мы ее солили в игрушечном ведре или коптили в костре и пожирали без хлеба за смородиной. А что было делать с налимами — мы не могли сами освоить добычу: ей нужна была масштабная тепловая обработка. Другое дело шары — они доставались нам уже во всем своем таинственном совершенстве.

Об их свойствах мы были наслышаны очень давно — чего только ни разузнаешь за летний оздоровительный период на этих улицах, на причалах, в беседках, в очередях за керосином, или около ларька, где на черных бочках заседали с кружками вечные персонажи местного сарафанного радио: уволенные в запас майоры и капитаны, доктора, профессора, штурманы, заслуженные и не очень артисты и прочие, отставной козы барабанщики, вольно или невольно получившие возможность в будний день выпить жигулевского в половине девятого утра в дачном поселке на берегу прохладного моря «залив». Но сделавшись счастливчиками, не могли ими воспользоваться, большей частью потому, что не смели заглянуть ни в прошлое, ни в будущее, ни за ту невидимую черту, отделявшую нас от наших родителей: матери, Мариванны, Гаврилыча или от той же Борькиной — старухи Кэт, любительницы ночных фокстротов. Даже когда случилась та история с Анькиной матерью, когда всех мучили страшные догадки о причинах человеческой гибели, произошедшей где-то совсем рядом с нами, мы все равно не отважились воспользоваться своими магическими предметами, ни чтобы рискнуть исправить ошибку судьбы, ни чтобы открыть обстоятельства и указать злоумышленника.

Теперь все объясняется просто, мы потом сами додумались, вернее, Папаша сказал, что она была очень красивой, и мы просто боялись увидеть ее голой, потому что очень любили.

«Так у тебя что, был старший брат?» — удивилась она.

Да, конечно, но это я просто к слову.