Прощание с телом

«Теперь, — объявила она, когда я на берегу согнал руками с нее всю влагу и просушил своей майкой, одел и обул, — мы пойдем ко мне. Я хочу тоже стать счастливой, как ты». В моей душе заиграли флейты… Но у себя в номере моя птичка сразу порхнула к столу и запустила ноутбук. Машина у нее была просто супер, мне, во всяком случае, к таким рановато прицениваться. Несколько разочарованный таким поворотом дел, я в нетерпении стал за креслом и совал нос то ей за ушко, то в шейку, то щипал губами плечико, вдыхая чудные запахи девочки, выкупанной в море. «Подожди, — сказала она, вытащила из сумки мобильник и подключила его к машине, — сейчас я тебе все расскажу». Я оглядел комнату: узкая щель у форточки так и осталась, наверно, она к занавескам ни разу не прикасалась, — мне захотелось поцеловать эту тряпку и эту форточку, так я им был благодарен; в открытом шкафу висели ее футболки: синяя, желтая, белая, в которой она в первый раз зашла ко мне, платьице, которое я заляпал на той лавочке; другое — было на ней в ресторане, и то, в котором она меня ждала; дальше — динамовская юбочка, шортики, что-то еще, но знакомое по путешествиям — джинсы, рубашки, курточка. Господи, подумал я, вот он, парадайз, гармония. Почему я всю жизнь мыкался там, где все валяется вперемешку, где нужно орать, чтобы тебя услышали, и всех посылать на хуй, чтобы не сели на голову? Неужели это не сон?

Я не мог насмотреться: все здесь казалось мне замечательно организованным, даже небрежно прибранная постель и разноцветный ворох трусиков на ней говорили в пользу прилежной хозяйки, чутким носом я ощущал почти неслышное присутствие какого-то головокружительного парфюма, или чего-то еще, что наполняет наше воображение сладкой истомой. От этого воодушевление мое стало весьма очевидным, я требовательно потерся брюками о ее лопатки. Моя птичка издала тихий стон и запрокинула головку, чтобы я мог прильнуть, но это длилось мгновение, а потом она отстранила меня, погрозила пальчиком. «Терпение, терпение, — повторила она и, слегка повернув ко мне монитор, сказала: — Смотри, заказ делается так: смотри». — «Чего, чего?» — не понял я. «Это сайт международного брачного агентства: вот себя предлагают девушки… вот мальчики… Фотография… биография… склонности… увлечения. То есть платишь тридцать долларов и вешаешь. Вешаешь, например, вот этого. Узнаёшь?»

На выплывшей фотке я увидел знакомую морду — известный снимок, его печатали все газеты, когда Жирный отсосал премию «Литературного курьера» в номинации «Лучший (ха-ха!) директор издательства». «Или вот этого, — продолжала она, и на смену Жирному появилась гнусная рожа Вышенского. — А потом с ними получается вот что… — это уже другой сайт, для некроманов — вот». И я увидел тушу Жирного в ванне, наполненной кровью, его перемазанную морду, дырку в груди — всего четыре цветных фотографии одна тошнотворнее другой, я даже не пережил катарсиса при виде убитого врага. Труп Вышенского, напротив, выглядел очень миленько, как курица в магазине, наверно, потому что лежал на чистеньком секционном столе с отпиленным кумполом и вскрытой грудиной — фас, профиль, крупным планом детали, — ох, многих бы я хотел видеть такими смирными. Поучительные картинки, подумал я. Только к чему нам эти покойники? Мы их уже похоронили и забыли. «Ты что, правда не понимаешь, или прикидываешься? — вскинула моя птичка веселые бровки. — Хорошо, тогда я тебе все объясню там, — и она указала на кровать. — Обними меня крепко-крепко». А я действительно ничего не понимал, поэтому подхватил ее и закружил по комнате, сшибая стулья, бумаги — все, что попадалось на пути.

7

А потом, когда до меня наконец дошло, у меня, судя по всему, лицо сделалось такое же, как у одного рыбака, с которым мы вместе прошлым летом пошли на леща, а в конце рыбалки он обнаружил, что у него развязался садок и все семь лещей плюс килограмм пять крупной плотвы ушли восвояси, — он разглядывал обрывок зеленой веревочки и повторял: «Ебаные китайцы! Это же надо, а? Ебаные китайцы!» Вот и у меня от чувства невосполнимой утраты — где-то тут, во лбу — завертелся дребезгливый барабанчик с одной единственной тоскливой мыслью: «Как же так? Что же делать?», а руки и ноги стали холодными. Бедная моя птичка не на шутку встревожилась и обернулась вокруг меня, как лиана, пытаясь согреть. «Да не паникуй, — успокаивала она, — я все контролирую, об этом никто, кроме нас, никогда не узнает», но мне все равно никак не удавалось переварить и забыть смысл слов, пугающих своей достоверностью. То есть я почувствовал, что на маленькую арену, где мы заботливо возводили лабиринты чувственного, укрывая их хрупкую архитектуру от волчьих законов внешнего мира своими голыми спинами, пролезли зубастые жирные личинки чужих существ.