Прощание с телом

Я двинулся по дорожке, ведущей в глубину зарослей. Солнце теперь энергично пробивалось навстречу мне через соседские чахлые ели, и на контре было совсем не разглядеть, что там впереди. А там, несмотря на жару, чирикали и свистели невидимые пернатые песнопевцы, причем совершенно беспечно. С моим появлением у колодца они бросили свою возню и шумно вспорхнули на полузасохшую яблоню. Не знаю, кто это были — какие-то разноцветные воробьи. Из крана в зеленую емкость сначала потекла желтая вода, потом она стала прозрачной. Я достал со дна свою панаму, окурок сигары, несколько листьев, сполоснул ванну и заткнул дырку деревянной затычкой. На меня, может, оттого что нагибался, накатила новая волна дурноты — опять потемнело в глазах. Я сел на край и стал смотреть, как мутная поверхность камня, омытая водой, открывала свою затейливую структуру и становилась блестящей. Потом я сбросил кимоно, повесил его на сучок, нахлобучил отжатую панаму, скинул ботинки, трусы и кое-как погрузился в тепленькую купельку. Стало, конечно, немного полегче дышать, но охватила тревога. Боже мой, подумал я, что я здесь делаю? Мне захотелось немедленно бежать к себе, к моей маленькой птичке, в нашу постельку, чтобы она снова прижалась ко мне вся-вся-вся. Какое нам дело до этого Николая Васильевича Меркурьева и его жены? С такой обороной им не страшен даже налет боевиков! Ворота на замке, Колька в темнице, да его и хрен найдешь в этом сумасшедшем доме, а у самой Аньки за поясом пистолет — могу спорить, она с ним теперь не расстается и без колебания начнет налить в любого, кто покажется ей подозрительным, если он попробует приблизиться к ее обожаемому забулдыге! А птичка моя? Она одна там, совсем одна! Хрупкая, нежная, доверчивая дурочка. Не здесь надо быть мне, а с ней. Что, там ванны нет, что ли? Черт побери, почему мне так херово?

Я дотянулся и вытащил из шортов пачку и зажигалку. От первой сигареты паника понемногу утихла. Вообще-то, расссуждал теперь я, она же сама меня сюда послала. Это — раз. Во-вторых, она говорила, что все контролирует, значит, это — уверенность, основанная, скорее всего, на интуиции, а женская интуиция — это ого-го! Это сильная вещь! То есть мне нужно не дергаться тут, а выполнять задание. Как она сказала: иди и сделай так, чтобы мы к этой теме больше не возвращались? Так. Выходит, птичка моя мне доверяет как никому, она на меня надеется. И потом, она же не одна на горной вершине — там кругом люди, посторонних туда не пускают. Дверь закрыта, окно закрыто, а в форточку можно просунуть разве что глаз, или хуй. А что для нее хуй? Игрушка, потому что она — женщина!

И я потихоньку взял себя в руки. В Колькиной рукописи я наугад прочитал: «С поверхностью трудно работать, поэтому „созерцать“ мы ходим с лопатами — с методами, принципами, стратегиями и прочая, желая непременно заглянуть в глубину, и тем самым уничтожаем суть дела. Это все равно, как если бы мы задались вопросом, как выглядит закат, и в поисках ответа включили над головой солнце на полную катушку. В полдень день молчит о золотящихся вершинах сосен». Я опустил лист и увидел, что на поверхности воды отражаются верхушки сосен. Я прислушался и определил, что на веранде Кэт разговаривает с Анной. Потом из кухни раздалось бряканье крышек, потом прилетел запах разогреваемой жратвы. Мне-то, небось, не додумаются ничего предложить, с раздражением подумал я, хотя голода никакого не ощущал, просто стало неприятно от ее невнимания. Я бы, может быть, даже отказался, потому что моя птичка без меня никогда ничего не кушает. Она будет терпеть до тех пор, пока я не приду и не скажу ей: все, тема закрыта, я сделал этого грязного ублюдка, поехали ужинать.

Но что значит «сделать», мне конкретно не представлялось. Ну, во мне, худо-бедно, девяносто килограмм. Конечно, до Жирного мне далеко, но его-то застали врасплох, он был настолько спесив и самонадеян, и не мог вообразить, что у кого-то на него рука поднимется — на такого зайчика. И Борька тоже — полный пентюх. Я-то, надеюсь, не забуду, зачем ко мне приближается незнакомый человек, когда я лежу тут в ванне. Просто встану и задержу его, как карманника. Что мне какой-то нож? Что мне какое-то электричество? Подумаешь, мне немного нездоровится, я уже почти привык, и это даже хорошо — злее буду. Да и кто такой, в конце концов, этот Баффало Билл? Обычный задроченный идиот, убогий, который не может кончить по-человечески и спускает только, когда видит фонтан крови. У него духу не хватит выйти один на один, он наложит в штаны, когда я выскочу.

Я на всякий случай огляделся. Все вокруг было в косых лучах — черное и оранжевое, значит — уже не меньше девяти. Здесь неслышно никому не подкрасться: на дорожке цепляются кусты, на целине — трава по пояс. Главное — не уснуть до сумерек, а потом уже нечего бояться, он не полезет в темноте, он же ничего не увидит и не получит удовольствия…