Прощание с Византией

Благочестивый донельзя, как, наверное, уже не было «принято» в то время, император не пропускал ни одной Литургии, принимая в них самое деятельное участие. Каждый раз, когда нужно было идти на церковную службу в память того или иного святого, царь оставлял все дела и «сам совершал наилучшее служение празднуемому святому», оказывая бесчисленные благотворения чтецам и клирикам.

Убежденный в том, что пышность императорского двора и лично Римского царя являются непременными атрибутами его власти, он не жалел денег на торжества – благо, государственная казна была полна. Вместе с тем «милостивый царь», как его звали в народе, был воспитан в строгих правилах и скромности.

Как рассказывают, еще на заре юности его отец заметил на сыне золотую одежду. Остановив его, св. Иоанн III Дука Ватац скорбно заметил: «Разве ты не знаешь, что эти золотошвейные сирские ткани вытканы из римской крови? И что их надо употребить только тогда, когда через это ты хочешь оказать пользу римлянам? Когда, например, нам представляются иностранные послы, мы, величаясь одеждой, даем знать иностранным дворам о богатстве римлян. Ведь богатство царя почитается богатством его подданных. И употребление его не для этой цели, а для порабощения себе других своих соотечественников достойно клятвенного отрицания. Ты не размышляешь, сколько делаешь вреда, употребляя одежду попусту». Конечно, такие уроки не проходят даром, и с тех пор Ласкарис не давал повода отцу сделать себе замечание257.

Набожный, но самостоятельный во всех государственных и церковных делах, он совершенно отодвинул епископат от управления Никейской империей, закрыв тему «восточного папизма» в годы своего царствования. Его финансы были в полном порядке, причем без наложения на греков новых повинностей, и Ласкарис всегда располагал полной казной для реализации собственных замыслов. Фанат армии, он мечтал создать национальные вооруженные силы и многое сделал для этого. Но попрежнему с охотой использовал наемников. Кроме того, царь организовал милиционные части, охранявшие восточные границы от сельджуков и татар. «В некоторых отношениях он возвысился над византийской рутиной еще более своих великих предшественников», – справедливо писал о нем один исследователь258.

Василевс был настоящим певцом царской власти, прекрасно чувствуя свою ответственность перед Богом и людьми. Интересна переписка императора со знаменитым монахом Влеммидом, одним из самых образованных людей современности, в ходе которой раскрылась идея царской власти в редакции Феодора II Ласкариса. Когда Влеммид обвинил Ласкариса в гонениях, устроенных им на аристократов, тот отвечал: «Удел царя – защищать государство от врагов. Нужно выбирать между интересами государства и разумной справедливостью, с одной стороны, и мотивами человеколюбия, с другой. Ты настаиваешь, чтобы царская справедливость уступала неразумным обладателям власти, дарованной им разумно моим родителем. Деятельность его имела целью истинное познание интересов родины и справедливый суд в отношении подданных».

Возражая на упреки в сребролюбии, василевс отвечал: «Разве на излишние расходы требуем мы золота? Тратим ли его на охоту, на пиры, на неумеренные попойки, на беспутную невоздержанность или на ненавистные новшества? Какая существует для нас забава или высшее занятие? Мы во цвете лет состарились душой. На восходе солнца, проснувшись, мы посвящаем свои заботы солдатам, а когда солнце поднимается – более высокому делу, приему послов. Далее мы делаем смотр войскам, в полдень – рассмотрение текущих дел по гражданскому управлению, и мы едем на лошади разбирать тяжбы лиц, не имеющих доступа внутрь дворцовых ворот. Когда солнце склонится к закату, я исполняю решения склоненных предо мной вельмож и утверждаю представленные приговоры. На закате же, так как душа связана с материей, должен я естественно вкусить пищи, и тогда не переставая говорить о нашем уделе. А когда солнце уйдет за берега океана, мы печемся о делах, касающихся походов и снаряжений. Что праздное мы делаем? За что бранят нас? Мы бодрствуем и благодарим Бога, поставившего нас не по заслугам опекать многих. Вражья сила бушует, и народы ополчаются на нас. А кто поможет нам? Иконийский султан поможет эллину? Итальянец особенно неистовствует, болгарин тоже самым очевидным образом, а серб угнетается и унывает – он то наш, то не наш. Только эллинский народ сам себе поможет, обходясь собственными средствами. Решимся ли мы урезать войско или средства на его содержание? В обоих случаях мы лишь поможем врагам»259.