Прощание с Землёй

© Перевод В. Гольдина, И. Оганесовой.

Мой брат начал диктовать в своем излюбленном ораторском стиле — народы слушали его, затаив дыхание, когда он так говорил.

— Вначале, ровно пятнадцать целых и две десятых миллиарда лет назад, произошел Большой взрыв, и Вселенная…

Я перестал писать.

— Пятнадцать миллиардов лет назад? — изумленно переспросил я брата.

— Совершенно точно, — уверенно заявил он, — на меня снизошло откровение.

— Я не ставлю под сомнение твои откровения, — сказал я. (Впрочем, лучше этого не делать. Он на три года меня моложе, но я не пытаюсь с ним спорить — как, впрочем, и все остальные. Слишком дорого это стоит.) — Ты что же, собираешься рассказывать историю Сотворения, занявшую пятнадцать миллиардов лет?

— Я должен, — ответил мой брат, — Ведь на него потребовалось именно столько времени. У меня тут все запечатлено, — он постучал себя пальцем по лбу, — а это высший авторитет.

Однако я уже отложил свое перо.

— А ты знаешь, сколько стоит папирус? — поинтересовался я.

— Что? — (Возможно, его и в самом деле посещали откровения, но я часто замечал, что такие мелочи, как цена папируса, никогда в них не фигурировали.)

— Предположим, ты сможешь описать события миллиона лет на одном папирусе, — продолжал я. — Отсюда следует, что тебе понадобится пятнадцать тысяч свитков. И все это время тебе придется говорить. Довольно быстро ты начнешь заикаться. А мне нужно будет все это записать — у меня просто отвалятся пальцы. Но даже если мы и купим столько папируса, у тебя хватит голоса, а у меня сил, кто будет в состоянии скопировать наш труд? Необходимо сделать по меньшей мере сотню копий, ведь без этого нам не получить никаких доходов.

Мой брат задумался.

— Выходит, мне лучше подсократить свою историю? — наконец спросил он.

— И очень существенно, — решительно ответил я, — если ты рассчитываешь, что твоя писанина будет пользоваться популярностью.

— Как на счет ста лет?

— Мне больше нравится шесть дней.

— Втиснуть Сотворение в шесть дней — невозможно! — с ужасом воскликнул он.

— На большее у нас нет папируса, — строго проговорил я. — Ну, согласен?

— Ладно, — вздохнул мой брат и принялся снова диктовать: — Вначале… неужели я должен уложиться в шесть дней, Аарон?

— Шесть дней, Моисей, — твердо заявил я.

Последний ответ

© Перевод И. Можейко.

Мюррею Темплтону исполнилось сорок пять лет. Он был в расцвете сил, все органы его тела функционировали отлично. Все было в порядке, за исключением одного маленького участка коронарной артерии. Правда, этого было достаточно.

Боль обрушилась на него внезапно, мгновенно достигла невыносимой точки, а затем начала стихать. Он дышал все медленней, и в душе воцарилось спокойствие.

Нет на свете большего наслаждения, чем почувствовать, что боль отступила. Мюррею Темплтону показалось, что он поднимается над землей.

Открыв глаза, он заметил не без некоторого удивления, что люди в комнате все еще суетятся. Дело происходило в лаборатории; падая, Темплтон успел услышать звон стекла и перепуганные голоса коллег.

И вот они сгрудились над его распростертым телом, над телом Мюррея Темплтона, на которое… ну да — он внезапно понял это! — на которое он сам взирает откуда-то с высоты.

Да, он лежал там, на полу, раскинув руки. Лицо было все еще искажено болью. И в то же время он смотрел на себя сверху, никакой боли не ощущая.

Мистер Темплтон подумал:

«Вот уж чудо из чудес! Все эти россказни о жизни после смерти, оказывается, не такая уж чепуха!»

И хотя он понимал, что серьезному ученому, физику, не к лицу такие взгляды, он испытывал не более чем легкое удивление, никоим образом не нарушавшее глубокого покоя, в котором он пребывал.

Он подумал: «За мной должны были прислать ангела».

Мало-помалу комната и люди расплылись, тьма обступила его, и лишь в отдалении что-то брезжило, угадывалась слабо светящаяся фигура — последнее, за что цеплялось его меркнущее зрение.

Мистер Темплтон подумал: «Ну и дела! По-моему, я направляюсь на небеса».

Но вот и свет исчез… Во всей Вселенной оставался лишь он один — и тогда раздался Голос.

Голос сказал:

— Мне столько раз это удавалось, и тем не менее я не потерял способности радоваться очередному успеху.

Мюррею хотелось что-нибудь ответить, но он не знал, есть ли у него губы, язык, голосовые связки. Все же он попытался издать звук. И это у него получилось.

Он услышал собственный, хорошо знакомый голос, слова звучали достаточно четко:

— Скажите, пожалуйста, я на небесах?

Голос ответил:

— Небеса — это место. Здесь это слово не имеет смысла.

Мюррей Темплтон несколько растерялся, однако следующий вопрос напрашивался сам собой:

— Простите, если я выгляжу нетактичным. Но вы — Бог?

В Голосе прозвучала легкая усмешка:

— Мне всегда задают этот вопрос, даже странно как-то. Едва ли я сумею дать вам понятный ответ. Я существую — вот все, что можно ответить, а вы уж, пожалуйста, подберите сами удобный для вас термин.

— А что же такое я? — спросил Темплтон. — Душа? Или тоже символ существования?