Прощание славянки

Командир был жив, что подтверждалось усилившимся автоматным огнем и разрывами гранат. Внезапно огонь утих. Тишина была страшной, неужели все?… Внезапно разорвавший тишину мощный взрыв гранаты раскатистым эхом полетел по горам и Петр понял, что командира больше нет.

Слезы и ненависть душили его. Он стрелял короткими очередями, надеясь, что теперь пришел и его черед. Надеясь, что теперь духи придут и за ним. И страстно желая этого, надеясь задержать их, пока не подойдут собры и не будет оцеплен район, чтобы ни один дух, виновный в смерти командира не ушел. И понял, что они уходят. Его сдерживал огнем один противник, и тот, судя по удаляющимся выстрелам, тоже начал отходить.

Август 1998 года. Чечня. Жуков Сергей.

Я не знал, что обозначает у гэрэушников ситуация под номером семь, но по голосу Андрюшиного подчиненного понял, что случилось что-то экстренное. Поэтому, когда он вызвал меня и дал команду выходить на точку высадки, мои собры уже запрыгивали на бэтээры под удивленные взгляды местных жителей.

Водилы выжимали из машин все, что могли. Бэтэры рычали как раненые звери, и я молил бога, чтобы они выдержали. На условленном месте нас ждал Николай, и по его окаменевшему лицу я понял, что дела плохи.

— Что случилось, где Андрей?

— Засада, командир отход прикрывал….

Николай повернулся, и мы цепочкой рванули за ним. Через несколько километров ветер принес запах недавнего боя. Мертвая тишина говорила о том, что он окончился, но выжил ли кто в нем?…

Когда мы вышли на место боя, возле изуродованного тела Андрея на коленях стоял окровавленный Петр, по щекам которого текли слезы.

— Немного не успели… — прошептал он.

Я упал рядом с ним на колени, обнял голову Андрея и зарыдал, нисколько не стесняясь своих чувств и слез.

* * *

Командир сводного отряда налил фээсбэшнику и себе по полстакана водки. Не чокаясь, выпили, занюхали хлебом.

— Короче, дал он им просраться. Хоть и погиб, с места боя чечи унесли пять трупов, еще двое по дороге скончались, сам полевой командир Абдулла тяжело ранен, неизвестно, выживет или нет, — фээсбэшник прикурил, глубоко затянулся, — не зря мужики свой хлеб едят…

— И кровью ссат, — добавил командир сводного отряда….

1999 год. Москва. Онищенко Геннадий.

Мне никогда не забыть тот страшный день, в конце августа прошлого года, когда позвонил Сергей. Он не знал, что у меня секретарем работает невеста Андрея, и попросил соединить со мной. Она, узнав, что звонят из Грозного, немедленно соединила, а сама осталась прослушивать линию, в надежде услышать новости об Андрее. Услышала….

— Генка, Андрей погиб… — сдавленно произнес Сергей, — почти у меня на руках умер….

Я не успел ничего сказать и ничего сделать, как услышал приглушенный стон и звук упавшего в приемной тела.

— Перезвони мне через час, — крикнул я в трубку, — я тебе все объясню…

Я бросил телефонную трубку и кинулся в приемную. Татьяна лежала на полу, ее белое как снег лицо с закушенными до крови губами было сведено судорогой, тело била мелкая дрожь и изо рта на каких-то высоких тонах вырывался не то вой, не то крик, идущий из глубин тела и души.

Подхватив на руки, я аккуратно переложил ее на диван, налил стакан воды и попытался влить сквозь сжатые зубы. Вода лилась мимо ее рта, но, понемногу попадала, заставляя захлебываться, сбивая дыхание и постепенно переводя Татьяну от истерического припадка к рыданиям.

Следующие дни были днями боли и страдания. Казалось, что ее душа умерла, она не разговаривала и ничего не ела, сидела, уставившись в одну точку, и была где-то за гранью сознания.

Татьяна не слышала, что ей говорили, и иногда я боялся, что она сошла с ума. Кормить ее приходилось почти что силой. Я никогда не видел, что человек может сгореть за несколько часов, как свеча. И больше всего боялся, что, сгорая, она сожжет ту махонькую жизнь, что зародилась в ней. Которая была кровью и плотью Андрея. И которую надо было, во что бы то ни стало сохранить.

Потом на мой адрес пришло письмо от Андрея. Для Татьяны. Это страшно, получать письма от погибших друзей. Я долго раздумывал, отдавать его ей, или нет, а потом понял, что должен отдать. Это письмо для нее, и она сама должна решить, читать его или нет. Или выждать.

Она читала его при мне. Потом отдала мне этот листок бумаги из обычной ученической тетради, и пока я читал, тихонько рыдала.