Прощание славянки

Его смерть была бесспорным благом для страны. Циничный, но и практичный Берия тут же стал стирать следы самых одиозных глупостей Хозяина. Например, выпустил врачей, которых свихнувшийся диктатор собирался вешать на Красной площади. Я склонна доверять Авторханову: у Берии принципов не было, но он понимал, что страна может развиваться только на западном пути. «Восьмерки» еще не водилось, а он уже в нее хотел. Он собирался в НАТО, он хотел вернуться к НЭПу и перемахнуть через уровень не только хрущевской, но и горбачевской перестройки. Что ж, они с Никитой Сергеевичем занимались одним делом, у обоих руки были по локоть в крови. Но Хрущев играл при Сталине роль шута, а Берия — роль инквизитора. Берия был образованнее, а Никита Сергеевич — проще и добросердечней. Берия собирался отдать землю в частную собственность, распустить лагеря и стать спасителем страны в глазах Запада.

Тонкошеие вожди были людьми опасными; в акульей стае акула акуле — волк. Они жили по закону джунглей и, выбирая вожака после смерти Пахана, могли запросто загрызть. Кагановичи, Маленковы, Молотовы — эти были без выдумки, попроще. А вот два великих перестроечных проекта (дабы увлечь, отсечь, возглавить, увидеть, прийти и победить) были замыслены Хрущевым и Берией (плейбоем, а в остальном вполне Великим Инквизитором из «Братьев Карамазовых»). У этих двоих было что-то вроде социалистического соревнования: кто первый начнет? И надо же, простец Хрущев оказался более матерым хищником: он взял в союзники армию и Жукова, поставил на место МГБ, арестовал Берию. Его судили так же беззаконно, почти что по ОСО, как всех остальных в его эпоху. И обвинение было вполне сталинское: шпионаж в пользу английской разведки. И расстрел в подвале, как у всех: и у жертв, и у палачей, тем паче что вчерашний палач становился сегодняшней жертвой. А Маленков, Ворошилов и K° были объявлены «антипартийной группой». Вместе с какими-то Шепиловыми. Из моего детства выплывает полузабытый частушечный ряд:

«За что же Клима Ворошилова, ведь он ни в чем не виноват.
Его попутали Шепиловы, а он ни в чем не виноват.
Он в дом большой ходил на площади и там во фракцию вступил.
Ему чего-нибудь попроще бы, а он во фракцию вступил».

И — страшно сказать — естественным продолжением этого ряда (в смысле лживости и византийской стилистики) выглядит не столь уж давняя история про отставку Коржакова, Барсукова и «их духовного отца — Сосковца».

Оттепель не обещала ни почек, ни травки, ни даже подснежников. Однако сталинская ядерная зима была из таких, что брошенные Хрущевым народу крошки показались (да и были) манной небесной, святыми дарами. Хрущев, разоблачая Сталина, сделал верный и безошибочный расчет. Он ставил на народ зэков, не уголовников, но «политических». Только у нас возник этот невиданный статус, немыслимый более нигде и никогда: ни в гитлеровской Германии, ни в Латинской Америке при самых свирепых хунтах: «политические», которые не занимались политикой, но политика ими занялась. Он ставил на интеллигенцию, задушенную, запуганную, но по-прежнему автоматически склонную к мыслепреступлению. Ставка оказалась безошибочной. Интеллигенция никогда не просит ни корма, ни тепла. Но только свободу и комфорта для совести. Благодарность интеллигенции простерлась вплоть до черно-золотого двойственного памятника, изваянного ему Эрнстом Неизвестным (одним из тех художников, которых он величал не иначе как «пидорасами»).

Пока в Кремле делили власть, сохранившие всю свирепость сталинских времен «силовики» (МВД и войска) подавили, кстати, лагерное восстание в Кенгире. А ведь 58-я статья должна была стать опорой для Никиты Сергеевича! Кенгирские узники не дожили. И многие из Карагандинского бассейна — тоже, и половина Экибастуза. Хрущев оказался очень решительным человеком. Я думаю, что он при Сталине натерпелся такого страха, что курочил Мавзолей и сталинские памятники с наслаждением, смакуя это как месть. Подчиненные не восстали при таком крушении святынь и основ мира. Как это описывает Галич: «Оказался наш отец и не отцом, а сукою». И оргвыводы: «И приказано статуй за ночь снять со станции». И ничего, опять-таки никто не восстал. Никто не пошел умирать за «преславную статую».