Прощание в Дюнкерке

— В таком случае я немедленно еду к Герделеру, — ответил Витцлебен. — Приказ у него. Доктор Шахт, я обращаюсь к вам!

— Вряд ли есть смысл мне спешить к Герделеру… — уклончиво ответил Шахт, снова повернувшись к камину. — Вы с господином, Гизевиусом вполне управитесь. Но не забудьте, немецкий народ — народ последовательный. Он может с неодобрением отнестись к новому лидеру, если он вдруг резко изменит политику. Именно в этом смысле я говорил, господа, что вы должны как-то продумать гарантии для себя. И потом, мудрее будет, сместив Гитлера, поставить временную переходную фигуру — из близких к нему. Но такую, которой мы могли бы управлять.

— Гесс? — отрывисто спросил Гизевиус.

— Возможно, и Гесс. Когда вы соберетесь у Герделера, подумайте, посоветуйтесь…

— Вы остаетесь, фон Шелия? — повернулся Витцлебен к дипломату.

— Да.

— Мы ждем тут кое-кого… из моих американских друзей, — пояснил Шахт. — Барон хотел бы кое-чем поделиться с ними. Гизевиус, а где мы встретимся?

— На вилле генерала Ольбрихта.

Гизевиуса удивила сухая церемонность, с которой Витцлебен прощался с Шахтом.

Витцлебен и Гизевиус прошли мимо эсэсманов у входа — те вытянулись перед двумя высшими чинами. Резкий порыв ветра вдруг набросил суконную полу шинели Витцлебена на кожу форменного пальто Гизевиуса. Витцлебен усмехнулся.

— Не думал, что вы склонны к символике, — сказал Гизевиус. — Единым порывом вот так же переплетены наши судьбы — такие разные…

Витцлебен промолчал. Нет, их судьбы не переплетутся, хотя они оба будут стремиться к свержению и ликвидации гитлеровского режима. Витцлебен погибнет на виселице — после неудачного взрыва бомбы, подложенной полковником Штауффенбергом. А Гизевиус будет выступать на Нюрнбергском процессе в качестве свидетеля. Только в качестве свидетеля — не напрасно он уже тогда, в 1938 году, держался Даллеса и вашингтонских настроений.

— Будьте осторожны с Шахтом, — вдруг сказал фон Витцлебен, когда они отошли от ворот виллы достаточно далеко. — Да, Ганс, будьте осторожны с Шахтом. Шахт в свое время предал демократов, на чьих плечах выбрался к политическим верхам, ввел нацистов в политические салоны. Теперь он предает нацистов. Может предать и нас. У него склонность к махинациям, как у всех голштинцев. Он патологический лжец. Прощайте. За углом меня ждет машина. Я не смогу вас подвезти. Прошу меня извинить. До скорой встречи.

Гизевиус поклонился первым и первым зашагал прочь.

XVII

Когда Чемберлен, прервав переговоры, направился к дверям, Гитлер действительно не мог встать. Начинался приступ бешенства, который сковывал движения. Внутри все клокотало, он готов был швырнуть в эту удаляющуюся к двери горделивую фигуру пресс-папье, подсвечник, бронзулетку с пасторальной сценкой — все, что было под рукой.

За Чемберленом захлопнулась дверь, Гитлер дал себе волю. Опрокинул стол, бронзулетка, подсвечник, пресс-папье покатились на ковер. Гитлер выкрикивал нечто бессвязное… Влетевший на крик Геринг ничего не мог понять: фюрер извивается по ковру, грызет ворс, треножник опрокинулся, ковер усеян осколками разбившейся хрустальной вазы.

«Только не хватало, чтобы он порезался о битый хрусталь! — подумал Геринг. — Это будет совсем некстати». Схватил фюрера в охапку и уложил на диван. Нужно обратить на него внимание врачей — или поменять их. Пожалуй, следует посоветоваться с Гейдрихом, у него всегда на примете есть достойные, знающие в своей области люди.

Гитлер хрипел, с губ падала рыжеватая пена.

— У вас насморк, мой фюрер, — с мягкой улыбкой проговорил Геринг, протягивая платок.

— Б-благодарю, — зубы Гитлера отстукивали нервическую дробь. — Я устал. Я устал и хочу пить. Распорядитесь, чтобы мне дали свежего морковного сока.

Геринг крякнул, на его взгляд, куда полезнее была бы хорошая рюмка коньяка.

Дверь широко раскрылась, и вошел Гесс. «Кажется, — отметил Геринг, — он все-таки проводил Чемберлена». Гесс холодно сказал:

— Что ты делаешь, Адольф? Я имею в виду вовсе не это, — он обвел разгромленную комнату тяжелым взглядом из-под бровей. — Что ты делаешь? Ты что, возьмешь на себя смелость сейчас воевать с Англией?

Гитлер отмахнулся. Геринга уж и след простыл, он осторожничал, старался, чтобы все конфликты с фюрером его обходили.

— Чемберлен стар и упрям — я не выдержал, Руди…

— Ты слишком многого хочешь, Адольф, и тебе не хватает гибкости. Мы еще не заработали право решать все сами.

— Ты оговорился, Рудольф. Мы еще не завоевали это право, но мы завоюем… — в глазах Гитлера промелькнул живой огонек, до этого они были, как у мертвой овчарки, остановившиеся и тусклые.

Гесс присел на неудобный ампирный диванчик.