Прощание в Ковальцах

— Не рассчитывай. Думаешь напоить меня, начнешь говорить нежные слова, полезешь обниматься, целоваться. Ничего не выйдет...

— Отпей немножко. Не буду говорить нежных слов.

Она, однако, решительно отказывается, и я прячу бутылку. За окном проплывает заснеженный сосняк, темные лозы вдоль насыпи, и сразу же поезд тормозит. Петля замерзшей речушки под склоненными голыми ольхами, козырек навеса пригородной станции, сонные домики у стены леса кажутся странными, необычными. В вагон и здесь никто не входит.

— Я здесь знаю все, — хвастаюсь Антонине. — Каждую рощицу, стежку.

Она смотрит на меня с недоумением:

— Зачем тебе?

Как ей сказать? Когда вернулся из армии, летом, осенью недели не мог выдержать, не наведавшись в лес. После смены или в выходной — на автобус и в березняки у Слуцкого шоссе, в Лагойские боры. Собирал грибы. Да не одни грибы влекли меня. Жила в душе потребность коснуться привычного, почуять, как пахнет земля, увидеть деревенские хаты, дворы.»

— Вырос на природе, — говорю Антонине. — Ты, может, помнишь, пас коров.

Спит укрытая снегом земля, дремлют пригородные поселки. Электричка останавливается каждые пять-шесть минут. В наш вагон по-прежнему никто не садится. Светлый лунный полог, накинутый на перелески, деревья,, кусты, дома, смягчает очертания, придает всему зыбкость, расплывчатость. Красота необычайная. И Антонина красивая.

— Ты любила кого-нибудь? — охмелев от наплыва чувств, спрашиваю я.

— Так, как в книгах пишут, нет.

— С кем приезжала в Осовец?

— Просто знакомый. Мы вместе работаем.

— Антонина, пять лет, как я снова увидел тебя. И никак не могу познакомиться...

— Сделай так, чтоб день и ночь о тебе думала.

— Что я должен сделать?

— Не знаю.

Где-то в глубине души накапливается грусть. Сколько мечтал я о встрече, когда останусь с Антониной вдвоем, выскажу дорогое, заветное. Встреча состоялась, и что? Ничего. Все то же...

— У тебя кто-то есть, Антонина. Скажи откровенно.

— Ты же видел в ресторане. Таких ухажеров хоть отбавляй.

— Неужели никто не нравится?

— Один ты. Можешь радоваться... Слушай, Женя, я хочу спать.

На какой-то миг мне кажется, что Антонина

такая же, как в детстве. Говорит, что думает, и делает, как говорит.

Склонив голову мне на плечо, Антонина засыпает. Лицо спокойное, безмятежное, как у ребенка.

Тем временем приехали в Минск. Электричка останавливается. Я не трогаюсь с места. Даже пальцем боюсь шевельнуть. Пусть спит Антонина. Ничего плохого не случится. Электричка уйдет в городок и утром вернется в Минск. Я буду оберегать Антонинин сон...

Через некоторое время в вагон заходит проводник. Удивленно на нас взирает:

— Молодые люди, вам куда?. Антонина просыпается.

— Ой, я, кажется, проспала! Прощай!.. Передай дома привет!..

Схватив саквояжик, она выскакивает из вагона.

X

Наконец я узнаю историю, которая случилась с Вандой, той самой женщиной, что вечерами бродит по Ковальцам. Ее мне рассказывает Микола. Страшная история. У Ванды был парень, который в начале войны пошел в партизаны. Воевал в окрестных лесах, иной раз ночью приходил к девушке. Полицаи его подстерегли, расстреляли на глазах у Ванды...

Микола тоже был в партизанах. Ушел в лес шестнадцатилетним парнишкой. После войны служил в армии, работал на металлургическом заводе в Челябинске.

— Потом домой вернулся, — хозяин о своих житейских скитаниях рассказывает улыбаясь. — Как вспомнил про Настю, точно магнитом потянуло. В Челябинске такой Насти не было...

— Иди ты, — отмахивается, краснея, хозяйка. — В одной куфайке приехал. Кожа да кости...

Краем уха я слышал, что у Миколы с женой отношения сложились не просто. Она росла в соседней деревне у чужих людей. Мать рано умерла — и то ли из благодарности к своим опекунам, то ли потому, что Микола домой не вернулся, вышла замуж за старшего сына приемной матери. Миколе об этом написали, и он сразу же приехал. Настя бросила все: мужа, дом, хозяйство, прибежала к Миколе...

Мне нравится хозяин. Его черная, непокорная чуприна пересыпана сединой, но в нем сохранилось что-то юношеское. Если и грустит Микола, так только в одиночестве. На людях без шутки не живет.

Но опять же не так он прост, как кажется на первый взгляд. Он старательный, работящий, но хочет, чтоб его за работу отмечали и хвалили. Это я знаю точно. Микола живет хорошо, и некоторые совхозовцы ему завидуют, называют кулаком. Было несколько случаев, когда на пахоте, жатве он добивался самой большой выработки, но флажки поднимали в честь других, им отдавали премию. Хотя и премия пустяковая — пять рублей. Видно, из-за этого Микола бросал совхоз, два года ходил в лесниках. Однако вернулся и снова стал работать трактористом.

Приехал хозяйский сын, его зовут Витя, высокий, по-юношески нескладный паренек с длинной тонкой шеей и большими жилистыми руками. Десятилетку Витя окончил больше на тройки, в институт не рвался, и родители с легким сердцем отпустили его в школу механизаторов.

Мне думается, что в Витином выборе есть нечто «наследственное». С молодых лет сел на трактор Микола, заработки у него, особенно в последнее время, высокие, и Витя охотно взял в пример отца.