Прощаться не будем!

Я набросился на него и выбил наган из рук. После чего начал жестоко избивать. Откуда только у меня, двадцати летнего мальчишки столько силы, чтобы сладить с сорокалетним мужиком. Жена — это моя больная тема, я за нее кого угодно порву, а тут, когда над ней нависает угроза, я был готов пойти на любое преступление.

Когда за дверью охрана услышала стоны и крики, они ворвались внутрь, и наблюдая картину избиения мною сотрудников, немедленно ринулись ко мне. Не успев поднять с пола Зубовский наган, чтобы пригрозить им остановиться, я получил удар прикладом автомата по голове и потеряв сознание, упал на пол рядом с полковником.

Очнулся я уже в камере, спустя двое суток (как сказал мне арестант, сидевший рядом со мной). На мне были одни кальсоны, забрызганные кровью. Всё лицо было опухшим и синим, тело неимоверно болело было трудно дышать, сломали ребра. Пальцы были почерневшие, видимо от ударов прикладом. Да и доброй половины зубов своих не досчитался.

— Да браток, за что это они тебя так? — спросил склонившийся надо мной пожилой мужчина, с синяками на лице, и запекшийся кровью на губах.

— За дело отец, за дело…

— А вы кто такой будете? — прищурившись, спросил я.

— Бывший полковник Красной армии Иванцов Павел Семенович. Точней то, что от него осталось… — ответил он, прикладывая мне ко лбу влажную тряпку.

— Виноват, товарищ полковник! Как вы тут оказались? И за что?

— Да, за дело. Спьяну, самовольно оставил свою часть, когда обозначилась угроза окружения под Каневым. Застрелил своего подчиненного в горячности. И вот с тех пор я здесь. Жду решения трибунала.

— Ясно… — безразлично ответил я

— А ты за что?

— А долгая история, товарищ полковник… — ответил я, корчась от боли.

— Ладно, отдыхай! У нас еще будет время поговорить по душам. — сказал Иванцов и прилёг на нары.

Летели месяцы. Следствие продвигалось вперед. Допросы продолжались практически каждый день, а иногда и по два раза на дню. Сосед по камере, генерал Иванцов всё время ухаживал за мной, после каждого допроса. Сил уже не хватало этого терпеть, и я решил покончить с собой. Рано утром, пока все спали я снял с себя гимнастерку, разорвал её и сделал удавку. Накинув себе на шею, второй конец привязал на верхний ярус нар.

Со слезами я прошептал про себя:

— Простите меня семья ради Бога, я так больше не могу! И закрыв глаза, я медленно спустился на пол. Петля стягивала моё горло. Дышать становилось все сложней. Легкая судорога распространялась по всему телу. От нехватки воздуха я начал терять рассудок. Вдруг мои шорохи услышал Павел Семенович и как ошпаренный подорвался с койки уложив меня на нары. Он бил меня по щекам, чтобы привести в чувства, но увы. Тогда он начал звать на помощь. На крики подбежали конвоиры и взяв моё тело в полубессознательном состоянии, оттащили в медпункт изолятора. Очнувшись уже в лазарете, надо мной склонилась физиономия Зубова.

— Ну и чего ты? Легкой смерти искал? — сказал он.

— Да лучше сдохнуть, чем тебя видеть каждый день, как ты кулаки об меня чешешь! — прошепелявил я в ответ.

— Ну-ну, поправляйся! — сказал он, и тут же удалился из лазарета.

Пролежал я не долго. Уже на следующие сутки меня отправили обратно в камеру. Допросы вскоре прекратились. Питание было скудным и за это время я очень сильно потерял в весе. В один из вечеров, мы с Иванцовым завели разговор:

— Павел Семенович, как продвигается ваше дело? — спросил я, сидя на верхнем ярусе нар, и смотря в окно.

— Да ни как Алексей. Меня уже давно никуда не водят. Ни допрашивают, даже ни бьют. Скорее всего, со мной уже давно определились… — скорбно вздохнул он.

— Вы знаете, я только сейчас, наверное, начинаю понимать всю ценность жизни. Столько всего я пережил за это время, а вроде еще и не пожил. Скоро приведут приговор в исполнение и все закончится.

Полковник подошел ко мне, уперся руками о нары и тихо произнес:

— Я хочу дать тебе один совет! Как бы тебе трудно не было, всегда оставайся человеком! Даже под дулом пистолета, даже под угрозой смерти, ни теряй человеческого лица! Смерть она конечно штука такая. И если уж так случилось, то смотри «костлявой» в глаза с гордостью. Тело ты можешь не уберечь, а вот честь и душу сохранишь. Пусть ты прожил и малейшую часть времени, ведь для вселенной двадцать лет мало, ты гордись тем, что ты защищал свою Родину и своих родных. Пусть они все видят, что тебе ни сколько ни страшно.

— Спасибо вам, Павел Семенович! Вы спасли мне жизнь, вытащив из петли, но видимо за зря. Я думаю, что мы с вами еще увидимся! Ни на этом свете, так на том! — замолчал я на мгновение, после чего улыбнулся и продолжил: — Товарищ полковник, а давайте хотя бы в последние минуты нашей жизни, мы помечтаем о светлом будущем.

Иванцов по-отечески приобнял меня за плечи и улыбнувшись, ответил:

— Эх дорогой ты мой, Алексей! Ты еще слишком молод, чтобы умирать. Давай помечтаем, конечно! Вот чего бы ты сейчас хотел?