Проще убить, чем…

Вэвэ, в принципе, недолюбливала мобильники. Никакого восторга идея, что с ней могут связаться в любое время и в любом месте, у неё не вызывала. Что она, брокер какой-нибудь? И ей надо знать в каждый конкретный момент, как колеблются котировки акций? Другое дело – старый телефонный аппарат с проводом. Он другой. Он дисциплинирует. И не убежишь от него с трубкой далеко. А если уж не отвечаешь, так тебя нет, и всё тут. Или причина какая-то уважительная. А то в метро и не проедешь спокойно. Сплошной концерт смешанной классическо-попсово-кошачьей музыки из звонков, и глупые лица пассажиров, шарящих по карманам или в сумках в поисках аппаратов. Да и говорят потом, никого не стесняясь, как будто закрыты, как в старые времена, в переговорной кабинке междугородного телеграфа. К своему мобильнику заведующая относилась как к вещи заморской, ей чужеродной, как к муррайе метельчатой среди крыжовника, постоянно забывала его подзаряжать и никогда не заглядывала в «память», чтобы узнать о пропущенных звонках. Поэтому дозвониться до неё оказалось сложнее, чем предполагала Жанна Альбертовна. Но, в конце концов, разговор состоялся.

– Я надеюсь, вы меня помните, – начала она, обрадованная тем, что, наконец, ей удалось поймать эту неуловимую Валентину Викторовну. – Я консьержка в доме, в который вы приходили к гадалке.

Вэвэ почувствовала тревогу. Эту немолодую и не очень симпатичную даму она, конечно, помнила. Особенно её подозрительный буравящий взгляд лагерного конвоира. Но какого чёрта ей от неё надо?

– Да, я вас помню. И что из этого? – не очень вежливо ответила она.

Жанна Альбертовна, бывшая учительница, очень болезненно реагировала на любой намёк на неуважение к её персоне. Потому что никакой её сегодняшний статус не давал никому права забывать, что у неё высшее образование, и она больше тридцати лет отдала школе.

– А то. Во время вашего визита произошло убийство молодого человека, – сказала, как отрубила, консьержка.

Она вначале хотела вести разговор иначе, помягче, ведь, в конце концов, собиралась только закинуть удочку, выяснить, а вдруг та что-то знает. Но если эта никчёмная «кошёлка» начала хамить, то пусть и получит по полной программе. И она продолжила:

– И меня несколько раз расспрашивали по поводу посторонних, заходивших в подъезд. А я, знаете ли, про вас поначалу и позабыла. Наверное, от шока. А потом вспомнила.

И Жанна Альбертовна специально выделила последнее слово.

– Взяла и вспомнила, – вновь повторила она с неким злорадством в голосе, как будто сделала это специально.

У Вэвэ захолонуло сердце. Она ведь уже почти успокоилась. Никаких признаков того, что кто-то подозревает её в убийстве Колибри, не было. Того уж и похоронить успели, и скромненько девять дней отметить. И этот татарин-сыщик никаких лишних вопросов не задавал, хотя в библиотеку приходил регулярно. Но только было видно, что не ради книг или по службе, а чтобы пофлиртовать с Настей. А тут на тебе. Всплыла карга. Она же действительно не могла её не видеть. Но, с другой стороны, у Вэвэ алиби. Она была в другой квартире у гадалки, и та могла подтвердить. Хотя бог её знает. Но одно понятно. Если ведьма настучит ментам, то те могут запросто начать копать заново. Она ведь тогда только вытерла нож и помыла посуду, а остальные отпечатки и в квартире, и на её двери не трогала. И всё-таки, если эта консьержка такая законопослушная, то почему она звонит ей, а не обращается в милицию?

– Ну, вы вспомнили. И что? – не без угрозы спросила заведующая. – По-моему, вы же сами меня расспрашивали, к кому я иду, и знаете, что я была у гадалки.

– И ещё, – после паузы добавила она, следуя правилу, что лучшая защита – это нападение, – мне пришла в голову одна мысль. Если никого постороннего, входящего в подъезд, обнаружить не удалось, а я была в другой квартире, то единственным подозреваемым, точнее подозреваемой, при отсутствии других версий становитесь вы. Что вам самой, к примеру, мешало подняться на лифте и по какой-то причине убить несчастного юношу или кого там ещё? Признавайтесь, что он такого вам сделал?

К концу этого совершенно беспочвенного выпада обвинительные нотки в голосе Вэвэ зазвучали всё отчётливей, и консьержка чуть не задохнулась от гнева и возмущения. Подозревать её в убийстве? Да как она может?

– Бросьте говорить глупости, вы, клисна недотрахнутая! – визгливо воскликнула она, забывая о приличиях и высшем образовании, но сохраняя обращение на «вы». Её дед был чехом, и какими-то словами из детства она иногда начинала плеваться, правда не всегда воспроизводила их правильно. А klisna – это нерожавшая кобыла.

– Вы мне прекратите валить с больной головы на здоровую! – продолжала визжать она. – Ишь, чего удумала, профурсетка! Меня в подозреваемые записала.