Прощение | Forgiveness

Как злобно ливень лупит снег!
Ведь вроде оба – с поднебесья…
Меж ними там различий нет.
Но что-то в брате ливень бесит.

Что так же бел он и пушист,

хоть оба пали?.. Сам собою
стремится ливень заглушить
самосознание изгоя.

А ведь у них круговорот:

водой сольются – и на небо…
Там кто-то, видно, разберет:
кому – в дожди, кто – станет снегом.

Возможно ль падать, не ярясь,

коль время выпадать в осадок,
не втаптывая чистых в грязь
от невезухи, от досады?

О, Каин с Авелем весны!

Живу, влюблен. Но вижу это —
и ощущаю боль цены
за посещение планеты.

«Это дождь идет по серой мостовой…»

Это дождь идет по серой мостовой,
это ночь стекает в логово Луны.
Если вдруг уснешь на Запад головой —
видишь сны.

Это просто серый дождь по мостовой,

это просто ночь устала ждать зарю.
Это я уснул на Запад головой
и парю.

И проснуться мне не можется никак,

хоть артерии мои – как водосток…
Дождь проходит сквозь кровавые века
на Восток.

На Востоке дождь идет по мостовой.

А по следу снова стелется костер…
Человек упал на Запад головой,
руки к Северу и к Югу распростер.

«Когда поймешь, что одинок…»

Когда поймешь, что одинок,
сплети венок.
В стремнину жизненной реки
вплети родные стебельки.
А лепестки?..
Что – лепестки?..
Они отпали – вдоль реки.

Фото Жанны Гурвич

А тогда была девочка…

А тогда была девочка —
синеглазка, кокеточка.
Ну, такая хрусталинка,
лотерейный билетик!..
Все мечтал, все надеялся,
а мелькнула ракетою.
Отчего ж мы устали так,
не постигшие лета?
А потом была женщина —
безусловная, жаркая.
Было губ полнолуние,
осязание взгляда…
Как же мог я не сжечь себя,
разве кто-то бежал, как я,
и искал ново-лучшего
козырного расклада?
И потом были женщины —
не чужие, не жадные,
годы взявшие ласково
и легко, и нелепо.
Словно были завещаны,
от любви и от жалости,
ими: той синеглазкою;
той – сгоревшей до пепла.

Сердитый дом

Давно в мой город я приехал —
уж стал отцом, а был мальцом.
У нас в квартире было эхо,
а за окном – старинный дом.
Нештукатуреный и бурый,
два этажа, лепной карниз.
А за фасадом он как будто
обиду вечную хранил.
И, видно, потому там часто
я слышал женщин горький плач.
А дом был словно соучастник
их бесконечных неудач.
И, видно, потому там жили
такие злые пацаны.
Они нас били, мы их били —
и в этом часть его вины.
И в том, что подались в бандиты
И гнили в лагерях потом…
Я называл тот дом сердитым.
Сердитый дом, Сердитый дом.
Но время шло. Я юность встретил
с девчонкой в платье голубом.
И я сказал ей: «Где на свете
еще такой – сердитый дом?»
Она сказала: «Это правда.
Но я живу с рожденья в нем…»
И не сказала мне «до завтра».
Сердитый дом. Сердитый дом!

Фото Жанны Гурвич