Прощёное воскресенье (СИ)

— Вы никак разумом повредились, тетя Луша?! Да неужто я такой плохой человек, что под приговор вас подведу? Не стыдно-то вам? Он же не поглядит: убьет — не перекрестится!

— Плохо любишь, получается. А я в печали состою. Одно незнанье в голове-как дальше жить? В разоре душа пребывает. Все отвернулись от блудной бабы. Поделом тебе!

С теми словами Лукерья Павловна поправила передник и пошла на кухню, тяжело, по-старушечьи переставляя ноги. Вид у нее был до крайности несчастный. Клавдия смотрела ей вслед, понимая — непроницаемо ее горе, его никаким участием не подсластишь. А самой еще шибче захотелось уехать из этого благополучного дома, из-под глаз и забот красного командира. Затворилась для него душа. С тем уже ничего не поделаешь. Уезжать надо, уезжать! И представляла, как подкатят к крыльцу сани, выйдет она из них. прижимая к груди ребеночка. На крыльце роди- гели стоят, строгие для общего деревенского любопытства. Отец первым не выдержит, затрясет бороденкой, погянется. Бережно подхваги г вн\- ка, в дом внесег. И останутся за порогом: расстрелянный Христос, сжигаюшая мир Родионова молитва, безутешная Лукерья Павловна, все останется, о чем надо будет забыть. И начнется жизнь…

Потом оказалось — она стоит, погруженная в свои мысли, смотрит слепым взглядом в окно. за которым наладился настояший весенний денек У нее мерзнут ноги, а ребенок на подушке слегка поскуливает.

— Завлеклась, — прошептала Клавдия.

Подошла к кровати, наклонилась над сыном.

— Бог даст — на своей печи молодцом дойдешь. Свезу тебя отсюда к родне. С дедом будешь соболей гонять.

Она сунула озябшие ноги в короткие валенки, подняла ребенка. ласково пожурила:

— Эх. ты какой скорый. Прохудился соколик.

Руки, как вспомнили, начали скоро развертывать, затем пеленать младенца. Он внимательно наблюдал за ней мутноватыми глазками. и пол этим глупеньким, беззащитным взглядом Клавдия чувствовала себя единственным щитом, способным заслонить его от взбесившегося мира. Снова подступили удобные мысли, устужливо подыгрываюшие ее желаниям Обратная дорога в Ворожеево казалась делом решенным и, уж конечно, приятным. По-другому думать не хотелось, даже главная угроза их путешествию — Родион — была на время забыта, хотя продолжала маячить в далеком сознании. готовая неожиданно объявиться.

Весь остальной день хозяйка держалась отстраненно, но без вызова, сгараясь не заводить с Клавдией разговоров. Холила тихая, опустив в пол глаза, изредка вздыхая, поднимая взгляд на фотографии детей, развешанные в резных березовых рамках над массивным комодом с чедны- ми литыми ручками.

К ночиналегел ветер Выскочил неизвестно откуда. Пошептался с домовым в трубе, побегал по го пой крыше и, освободив небо от редких облаков, погнал их за хребет, в сторону, где далекодалеко лежала немереная тундра.

Заснула Клавдия легко. Только что из окна на нее смотрели внимательные, холодные звезды, но вдруг исчезли и объявились снова вместе с громкими, не сразу ей опознанными, голосами.

— Сына моего еше не оженили?! — гудел на весь дом Родион. — Колька мой как поживает, глухая тетеря?

Лукерья Павловна кутается в пуховой платок, сонно просит:

— Вы бы тише шумели, Родион Николаевич. Отдыхают они. Спят. Мальчик справный. Ест хорошо.

— По родове жорок, — снизил бас Родион — Чи- час сама увидишь, в кого удался Фрол, пошевели Павловну!

— Шевелилка примерзла.

— Ха! Ха! — Родион шлепнул об пол мохнат- ки. — Спужался боец! Прогони его, Лукерья!

— Прогоню! — отрывисто пообешала хозяйка— Зачем мне такой'!! В силен вечер приперся, да еще лаегся. похабник!

Родион опять рассмеялся и, обхватив Фортова за плечи. подтолкнул к столу.

Теплый. усгоявшийся воздух в избе словно поежился 01 принесенного холода. Густо запахло табаком и конским потом Клавдия шмыркнула носом, спрягалась с головой под одеяло, но запах остался с ней, перебив дух свежего хлеба. Она cpa.Jy почувс гвовала себя неуютно, появилось необъяснимое чувство тревоги, словно ее собирались окликнуть и, подняв с теплой постели, повес 1 и в другое, незнакомое место, где было холодно и пахло конским потом. Ог ожидания она окончательно проснулась.

— Вы горбоза снимите, — посоветовала хозяйка. — Пусгь ноги отдохнут.

— Неког да, Лукерья. Ожрагь бы успеть.

— На бой торопитесь?

— Нам больше торопиться некуда. В Скитском белые всех, них самых, как их… активистов повесили.

— Маркова знала, кум Гераскиных? — спросил Фортов. — Он еше в Топорном лавку держал.

— Ну.

— В исподнем утек на гакой мороз. Пока до наших добирался, ноги поморозил. Умом не полный стал…

— Говорили — он от вас прячется в Скитском- го.

— Всех боялся. Середину искал, гад. Наливай, Фрол! Душа мерзнет.

— Что же вы, Родион Николаевич, не интересуетесь про жену вашу? — осторожно спросила хозяйка, снимая с печи сковородку с сохатиной.

Ролион посмо грел на играющий в стакане самогон Улыбка пробежала по губам и застыла в лево»' углу рта. чуть приподняв вислый ус. Он сказал:

— Опросталась. Чо еше надо?! Какой к ней нынче интерес у мужика быть может? А, Павловна') Не соображаешь разве? Гы!