Прощёное воскресенье

— Ерунда! У нас революция, парень! Думал, ты знаешь.

Тут подъехал Евтюхов, и разговор прекратился, хотя Снегирев продолжал смотреть на Родиона с вызовом. Вялый Евтюхов с коня слезать поленился, только слегка склонил к командиру голову:

— Там такое дело, Родион Николаич, что сразу не разберешьси: то ли сами ушли, то ли кто проводил. Голов сто паслось под гольцом. А рядышком следок человеческий образовался. Свежий и неловкий. Должно, как шумнули, он и сбег.

— Кто он?!

— Може, офицер. Они, сам знаешь, по тайге худо ходят.

— Один пошто? Разведчик?! Бери двух бойцов, Иван, обрежешь след по тонкой гриве. Тропа торная.

— Разрешите мне, товарищ командир! — вытянулся Снегирев.

— Тебе? Не, не пойдет, комиссар. Работа для лесовика. Возьми, Иван, дружка своего Никандру, еще — Прибылова. У него конь добрый. Но пробуй взять живьем. Скажи — жизнь сохраним. Ясно?

— Ясней не быват.

— Поезжай. Ты, Снегирев, дай команду коней седлать. По их возвращению выступаем. Пулемет развернуть к дороге!

Родион показал рукой, куда следует развернуть пулемет, и тотчас из кедрачей вывернули сани, а им навстречу понеслись с неукротимой наглостью голодные псы.

— Сторонись, волчье отродье! — гаркнул Фрол и достал вожака плетью.

— Слава Богу, по свету управился! — обрадовался Родион. — Ты чо не едишь, Иван?

Боец заискивающе улыбнулся, сказал, пряча от командира крохотные, навсегда хитрые глазки:

— Пошлите Фортова шатуна пымать: он — лихой.

— Чо?! Люди устали, не жрамши, а ты, боров, с командиром торги ведешь?!

Евтюхов, не теряя виноватой улыбки, повернул коня и заревел на дремавшего у костра бойца:

— Степан, собирайся на задание!

— Погоди шуметь. Винтарь брать?

— Оставь, коли… ем стрелять умешь!

— Совести у тебя нет, Иван.

— У меня — приказ. Поехали!

Над прикатившими с добычей возками сквозь пихтовый лапник поднимался пахучий парок. Лошков наклонился, вдохнул:

— Велик зверь. За зиму не сжуешь.

— Тебе на что мясо, Григорий? Зубов все одно нету, — сказал Фрол Фортов и сбросил темный от крови мешок. — Дели, Гриша, всем хватит печенки.

— Это мы могем, — засуетился Лошков, вынимая из ножен короткий, кованый нож.

Вытряхнул из мешка печень прямо на снег, встал на колено и чиркнул по тонкой пленке кончиком ножа. Печень развалилась непропеченным пирогом.

— Здоровый был зверь, — Лошков понюхал нож. — У больного кровь сыростью пахнет, а эта сластит. Здоровый был зверь…

Каждый взял себе по куску кровавой массы, густо посыпал солью.

— Вкусно? — спросил Родион комиссара Снегирева.

— Да, как сказать…

— Как есть скажи.

— Экзотично, но противно, — Снегирев отвернулся и выплюнул на снег хвоинку. — Мармелад с солью.

— Чо жрешь?! Оставь!

— Привыкать надо. В Сибири живу.

— Характер злишь? С волками живешь, по - волчьи жуешь!

— Грубовато, но к истине близко. Уважать обычаи и нравы людей, с которыми делаешь революцию.

— Через силу уважать разве можно?

— У тебя настроение плохое, Родион Николаевич! На жену лучше погляди. Ей сырая пища повредить может.

Родион посмотрел на Клавдию. Она ела печень прямо с ножа Фортова, вытирая измазанные кровью губы цветастой тряпицей.

— Ничего с ней не случится. С детства кормле на. Наши дети наперед молока свеженины просят. Тайга, Саня, ко всему приучит.

Сам подумал: «Не за тот стол сел, студент, тебе офицерский боле подошел. Сиди теперь, мучайся!»

Кострыдышали последним жаром. В вечернем свете угли обрели черно-красный цвет.

— Давай команду, комиссар! — приказал Родион.

Вместе они подошли к оленьему загону, отвязали лошадей. Снегирев прыгнул в седло и, вздернув острый подбородок, скомандовал:

— Отряд! Строиться!

Люди задвигались. Брякали котелки, звенела лошадиная упряжь, вновь ожили прикорнувшие было собачки.

— Лихой студент, — усмехнулся Фортов. — Тебе норовит поперек сказать. Прижал бы ему хвост.

— Придет время, — ответил Родион, не убирая с комиссара взгляда, и спросил: — Мясо не старое?

— Подходящее. Он еще не весь жир выгулял. Запасливый…

— Давай — в строй, Фрол!

Ему хотелось добавить — «Присмотри за комиссаром, не ровен час глупостев натворит», но воздержался, потому как знал — обидел Фрола комиссар в Суетихе и тот сам все знает. Обиды не простит…

Солнца над гольцами уж не было. Только тонкая, красная полоска заката растеклась по темным вершинам. Погода ворожила завтрешний мороз. И на Желанном ключе, должно быть там, где вода круто огибала большой лобастый камень, завыл волк. С тяжелым, но искренним сердцем пел зверь свою вечернюю песню, предупреждая тайгу о том, что он жив и скоро выйдет на охоту. Все насторожилось, прислушалось к противному завыванию.

— Луны не видать, а он блажит. Странно.

Другой голос неторопливо объясняет:

— Это одинокий, который людей жрет.

— Не пугай. Он тебе докладывал?

— Сходи у тунгусов спроси. Серафимкина брательника кто доел на Крещенье?

— Стрелянного? По свежей крови и собака — волк!

— Он и целым не побрезгует. Раз только привычку поимеет…