Прощёное воскресенье

Петруха медлит: человек перед ним, виноватый-невиноватый, однако, человек. Убить, конечно, можно — не осудят, нет внутреннего позволеиья. Страх Божий держит. Он потом пройдет, а пока вот не позволяет чужую кровь пролить.

— Пью! — стеганул над головами выстрел. Разом кураж пропал. Приемирели беглецы, выбираются из возка. Ружья — на снег, поводья — в чужие руки. И бредут к домам своим, опустив на грудь повинные головы.

«Пошто не стрелял? — спросит себя мужик. Ответа не найдет, но подумает: — Уступил, зато живой!»

Слабость — убыточна, не убыточней, однако, смерти. Все прикинул умишком и не обсчитал себя на этот раз…

Внизу похожая на обжитую берлогу притаилась деревня. В ней что-то шевелится, темно, осторожно. Где лучина вспыхнет за ледяным оконцем, где дверь скрипнет и над заплотом поднимется легкий парок — хозяин до ветру выскочил.

Не многие спали в ту ночь. Маятно народу от полной беспомощности, того хуже — от неизвестности. Ну, зачем им эта напасть? Спросить не у кого, и молчит разлитый по образам золотой Бог. И небо чернеющее, точно опрокинутый над ними омут, полно скрытых предзнаменований.

Хорошо детям: дети спят, огражденные от мира сего святым незнанием жизни. Хорошо пьяным: к ним судьба светлым боком повернулась. Только не все в Ворожеево дети, не все пьяны. Остальным куда деваться от своеволия, где себя искать, свободного, защищенного?

До утра промаялась деревня. Утром, по еще звериной полутьме, от дома Дьячковых, что стоял у самой поскотины, к усадьбе Егоровых проехал в заиндевелом волчьем тулупе Родион Добрых. Деревня знала, зачем он туда направляется. Чуть больше разъяснило, как жители начали собираться у егоровекой ограды.

Свет подлечил их испуг, страх любопытство одолело и сразу потянуло на свое игрище. Одному неловко — соседа крикнул. Тот ждал. В стае народ посмелее, мысли общие образуются. Слова по мыслям тоже общие. Кто-то сказал, другой, что б голову не ломать, поддержал. Мнение появилось. А обида все равно душонку гложет, нет - нет да и вылезает крепким словом. Тогда короткий суд новым порядкам случится. Со слова начнется, словом кончится.

Деревенская ребятня толклась вокруг возкас пулеметом. Пулеметчика тревожить не решалися и рассказывали друг дружке кто что знал про грозное оружие.

— Сто раз могет стрелить, — утверждал самый старший и самый рыжий подросток.

— Запросто! Батяня говорил, такой усю деревню перестрелят, коли захочет. Бац-бац-бац! Одни мертвяки лежат!

— И я? — воскликнул маленький брацковатого вида пацан. — И я — мертвяк?!

— Замолчи! Сопли лучше убери. Он на войне только стрелят.

— А потронья где прячет?

— Внутрях. Не вишь — какой толстой?

— Давай спросим?

— Так он тебе и сказал! Не суйся. Лучше батю попытам. Зря, что ли, германскую воевал. Знат небось!

Бабы подтянулись к самой ограде усадьбы Егоровых. Они б и в избу просочились от непомерного любопытства, но там — Родион. С ним нынче никто вязаться не хочет, даже бабы. Говорят зато без умолку, перекидывая сорочий разговор с егоровского дома на третий от зада возок, где на мешках с овсом сидели двое ворожеевеких охотников, арестованных за оказанное неповиновение представителям законной власти. Мужики не из жирных, ровного достатку, каких в деревне большинство. Однако самому командиру заявили, дескать, кому бы другому, а тебе, хоть ты и с наганом, соболей не дадим. Поди — сам лови! Против рожна поперли и получили свое..

С одной стороны, их понять можно: ну, кто он есть такой? Да, еще годков пять назад ему покойный дядя по счету патроны выдавал, чуб драл, когда мазал. Незаметно где-то дури набрался. В город пускать не следовало — он без креста на шее вернулся. Только разве угадаешь, кого куда пускать? Возбудить хотели родители в сыночке рвение к государственной службе. Средств не жалели, себя не щадили в работе. Вот и возбудили…

Жаль, Родя, утек ты от Ерофея Серкова, когда он по тайге вашего краснопузого брата вылавливал. В одной рубахе через окно ускочил. Фартовый шельма! А шестерых дружков твоих под одной звездочкой на Ворожеевеком погосте сложили. Единственной среди привычных крестов.

«Но погоди, тебе тож там местечко отыщется, — судили втихую мужики. — Высоко вознесся, по каким таким заслугам властвуешь?!»

Разумеется, не могли они знать, что клятый ими землячок через месяц после своего спасения самолично выследил банду неуловимого Ерофея. По тайным тропам вывел отряд чекистов через глухие Феклинекие болота к артельским зимовьям скопцов. Там Серков с товарищами отдыхал. Живьем они, хоть слезами проси, не отпустят оружие, потому били их на рассвете сонных из пулеметов за все содеянное против народной власти зло. Кровью грехи отмывали. И изгнанные из своих зимовий скопцы разносили по тайге кровавую весть: «Богато разговелись граждане чекисты. Покорал ими Господь гонителя нашего Ерофея!»